Тринадцать осколков

— «Солдаты крепости «Сапун-гора»!

От имени и по поручению нашего великого фюрера Адольфа Гитлера обращаюсь к вам с требованием: сражайтесь с врагом так, как лейтенант Отто Лемке!

Лемке, портрет которого вы видите на листовке, — командир стрелкового взвода. Пылая любовью к своему фюреру и выполняя долг перед непобедимой Германией, лейтенант Лемке проявил акт величайшего мужества. Ночью он вступил в единоборство со взводом хорошо вооруженных и физически крепких разведчиков Красной Армии.

Один против двадцати пяти варваров!

Легендарный Отто Лемке наголову разгромил русских разведчиков и доставил своему командованию ценные сведения о противнике.

Солдаты!

Великая немецкая армия непобедима!

Дух фюрера среди нас!

Победа за нами и в Крыму и на всех фронтах!

Офицер национал-социалистского воспитания войск полковник фон Штейц».

Генерал Енеке никогда не верил в силу агитации, тем более в силу печатного слова. Он считал, что для солдата важен не душевный порыв, а умение выполнять свои обязанности, владеть оружием. Фон Штейц знал о таком предубеждении командующего и сейчас с интересом ждал, что же скажет старый фортификатор о его листовке. В похвалах он, фон Штейц, не нуждался, но все же на отзыве командующего не прочь был проверить, как он выполняет поручение, данное ему самим фюрером.

— Не дурно, — сказал Енеке, — не дурно. Лейтенант Лемке против двадцати пяти варваров! Один наголову разгромил вражеский взвод разведчиков. Тронут, весьма тронут. А что вы скажете, генерал Радеску? — Енеке передал листовку майору Грабе, налил себе коньяку и осушил стопку.

— Это хорошо, господин командующий. Немецкий офицер совершил великий подвиг. Я немедленно сообщу об этом солдатам своей дивизии, — ответил Радеску и хотел было поблагодарить фон Штейца, но не успел — качнулась земля, послышались разрывы бомб. Все притихли, лишь переговаривалась посуда да, мечась по бункеру, скулил пес командующего. Енеке хлопнул стеком по голенищу, и овчарка прижалась брюхом к полу, подползла к генералу, лизнула руку.

— Эх, Барс, нам ли страшиться бомбежки? — сказал майор Грабе, пытаясь на слух определить район налета авиации.

Енеке терпеливо ждал, что же хотел еще сказать генерал Радеску, неужели намеревался восторгаться подвигом лейтенанта Лемке?! Не за этим он, Енеке, пригласил на завтрак Радеску. Конечно, Лемке точно выполнил его, командующего, требования — ни при каких обстоятельствах немецкий солдат не должен сдаваться русским. И о Лемке можно написать что угодно, на то она, эта самая агитация, и учреждена в войсках. Однако же он, Енеке, желает, чтобы и румыны поступали так, как лейтенант Лемке.

— Господин Радеску, я вас спрашиваю не о листовке. Мне нужна точная информация о количестве установленных вчера бетонных колпаков на участке вашей дивизии. — Енеке ткнул вилкой в кусок мяса и подал его псу.

— Мы установили двадцать пять дзотов, господин командующий.

Енеке посмотрел на майора Грабе:

— Это точно? Вы сами проверили, генерал Радеску? Солдат, господа, обязан быть пунктуальным… Дней через пятнадцать русские начнут штурм Сапун-горы. Я имею проверенные данные, что Сталин приказал войскам в течение семи дней овладеть Севастополем. Штурм неизбежен. В Крым прибыл порученец Сталина Акимов. Он сделает все, чтобы именно в этот срок взять Севастополь, иначе Сталин голову ему оторвет. Вы представляете себе, что это все значит? — Енеке вскочил и, заложив за спину руки, помахивая стеком, заходил по бункеру.

Радеску с горечью подумал: «Мне-то да не представлять, что значит штурм! Я был в волжском «котле», меня там крепко поджарили», — и он повел плечами, словно почувствовал за спиной и жгучий холод волжских степей, и пекло густо падающих и рвущихся с адским звоном русских бомб и снарядов, и накал непрерывных атак, от которых сам черт мог бы богу душу отдать. И если он, генерал Радеску, не протянул там в сугробах ноги, то это лишь чистая случайность. Однако теперь отступать некуда, Румыния за спиной, маршал Антонеску грозится перевешать всех генералов, которые позволят русским войти в Румынию, и генерал Енеке, этот безумный фортификатор, стремящийся превратить Сапун-гору в железобетонную крепость, видимо, прав, призывая к нечеловеческим усилиям — выхода другого нет…