Тринадцать осколков

А Енеке все ходил и ходил по бункеру, помахивая стеком, и Радеску казалось, что он видит перед собой заводного чертика, готового вот-вот взорваться и похоронить под обломками бункера и себя, и всех, кто тут находится.

— Я требую, чтобы каждый генерал и офицер лично наблюдал за строительством оборонительных укреплений, своими глазами видел, где и что установлено. Мы принимаем вызов русских, мы обязаны победить. Только землетрясение высшего балла способно выбросить нас отсюда, но не атаки русских, не их артиллерия и авиация. — Енеке вдруг умолк, стек повис на его руке. Пес прильнул к ногам командующего, и теперь Енеке уже не казался заводным чертиком, способным взорвать бункер, теперь Радеску видел перед собой очень уставшего и очень помятого генерала, который едва ли способен дотянуть до блаженного, бог весть кем обещанного ему бивака. Радеску подумал об этом и невольно перекрестился холодной, потной рукой.

4

Фон Штейц был убежден, что генерал Енеке не всегда знал о его ежедневных и многочасовых поездках в секторы оборонительных работ, не осведомлен о том, что никто из штабных генералов и офицеров столько времени не проводит на скатах Сапун-горы, как он, офицер национал-социалистского воспитания. Раньше, до этого памятного завтрака у командующего, фон Штейцу и в голову не приходила подобная мысль: он просто ездил, ходил от траншеи к траншее, от дзота к дзоту, подсказывал, как лучше установить железобетонные колпаки, требовал, покрикивал, принимал меры наказания к тем безумцам — жителям Севастополя, которые или вовсе отказывались брать в руки лопату, или только делали вид, что выполняют распоряжения немецкого командования, — он считал себя независимым или зависимым от генерала Енеке лишь постольку, поскольку тот управлял войсками, а он, фон Штейц, находился при этих войсках, и командующий имел возможность сообщить, доложить Гитлеру о работе в его армии офицера национал-социалистского воспитания. Конечно, фон Штейц не допускал мысли, что генерал Енеке скажет о нем что-либо плохое, но все же… всякое может быть, лучше, если командующий всегда будет в курсе его дел и стараний, ведь они — генерал Енеке и он, фон Штейц, — служат одному богу…

Именно такие мысли пришли в голову фон Штейцу, когда он собрался в очередной объезд секторов крепости. Но как сделать, чтобы Енеке стало известно об этом, он не знал. Конечно, проще всего позвонить командующему и переговорить с ним обо всем, что он намерен сегодня сделать. Но фон Штейцу чертовски не везло с телефонными переговорами: за редким исключением попадал напрямую к командующему, а то всегда напарывался на этого майора Грабе, словно тот действительно приставлен к проводу генерала Енеке (сам фон Штейц в этом почти не сомневался).

Марта лежала на тахте и задумчиво курила сигарету. Она только что возвратилась из бункера, в котором вот уже неделю содержится в одиночестве русская девушка, о которой никто ничего не знает, кроме ее имени — Люся. Каждый день Марта допрашивает ее, и каждый день она, возвратись, говорит одно и то же: «Эта русская дикарка — разведчик с большой буквы» — и требует публичной казни или передачи ее в руки гестапо. Фон Штейц понимает, что значит «передать гестапо», это — пытки и в конце концов смерть или от пули, или через повешение. Собственно, ему, фон Штейцу, совершенно безразлична судьба этой красивой фрейлейн: повесят или расстреляют, ему все равно — он может выбросить из своей заветной коробочки самый маленький осколочек от русской гранаты и сказать: на одну сотую долю мы квиты. Но бог мой, разве о таком реванше он мечтает, храня почерневшие ребристые осколки! И потом… этот Грабе, чем-то околдовавший Марту (она о нем так хорошо отзывается и наверняка имеет с ним встречи), этот сукин сын — бесспорно тайный агент гестапо. Фон Штейц и сам бы не мог ответить, почему он питает к Грабе такую ненависть, ждет только подходящего повода, чтобы швырнуть этого одноглазого нахала в самое пекло боя. И таким молодчикам, молодчикам типа Грабе, он, фон Штейц, должен преподносить на подносе «разведчика с большой буквы», чтобы они потом бросили тень на него, фон Штейца, а себе на грудь ордена прикалывали!..

Фон Штейцу показалось, что он, рассуждая так, забрел в какие-то философские дебри и топчется вокруг изогнутого дерева, именуемого майором Грабе.

— Эрхард, — позвала Марта. Он обрадовался, что она оборвала его путаные мысли и этим вернула к реальности. — Эрхард, — повторила Марта, — ты ходил вчера к дикарке?