Тринадцать осколков

«Землетрясение высшего балла» — Енеке великолепно знал, что это значит: для города — это руины, ни один дом, ни одно здание, каким бы оно прочным ни было, не может уцелеть, все будет разрушено, измято, перемолото… А для местности, для созданных им, Енеке, укреплений, для железобетонных бункеров, дотов и дзотов, траншей и волчьих ям и гнезд? А смогут ли русские, собственно говоря, создать подобный удар по Сапун-горе, достаточно ли у них сил и средств, чтобы смести с лица земли его войска, одетые в панцирь бетона и железа? На минуту он вообразил построенные и еще строящиеся оборонительные укрепления. Крутые, почти отвесные скаты Сапун-горы… Этот естественный пояс позволил русским в тысяча девятьсот сорок первом и сорок втором годах продержаться в Севастополе 250 дней, продержаться в то время, когда немецкая армия была в зените своего наступательного порыва, когда с одного захода она могла таранить самые мощные укрепления. Севастополь же стоял, держался 250 дней… Да, эта гора… Сам бог создал ее, чтобы выдержать любой напор, любой удар с воздуха и с суши. Плюс линии укреплений… Они тянутся по скатам горы сплошными поясами. Эти огромные террасы, созданные из железа и бетона, нельзя разрушить фронтальным ударом, даже если этот удар и в самом деле будет равен силе высшего балла землетрясения!

И все же Енеке не был удовлетворен положением дел в крепости. Его фантазия и глубокое знание фортификации влекли дальше, даже не ответственность перед фюрером — нет, нет, а простая жажда как специалиста строить и возводить. Возводить… Как специалист и как немецкий солдат… О, именно немецкий солдат! У него в руках оружие, и оно не должно молчать, ибо он, Енеке, есть солдат, а солдат обязан действовать… стрелять.

Он точно знал, сколько, где и каких укреплений возведено, сколько отрыто метров траншей, ходов сообщений, сколько установлено в дотах и дзотах орудий, пулеметов, сколько втиснуто в бетонные гнезда истребителей танков.

Мысли Енеке метались и искали, как бы и чем бы еще укрепить позиции войск. Его мечта, его желание — построить несколько дотов-крепостей подобно уже сооруженному в центре главного сектора обороны. Четырехамбразурный дот, имеющий форму корабля, был врезан в каменную террасу и прикрывал губительным огнем главные подступы к Сапун-горе. Дот-чудовище с тыльной стороны ограждался траншеей. Его комендантом Енеке назначил лейтенанта Лемке. И все же командующий находил такие места в крепости, которые рождали озабоченность и тревогу, и он тогда всю злость извергал на головы румын, распекал генерала Радеску за то, что тот и сам недооценивает нависшей опасности и не может вбить в голову маршала Антонеску мысль: с падением Крыма Румыния, как и все Балканы, будет немедленно занята Красной Армией, хотя сам он, Енеке, твердо верил, что фюрер не допустит русских на Балканы. Он в день по нескольку раз связывался с Радеску, повторяя одно и то же: «Мне нужен бетон. Какого черта ваш штаб медлит?» Радеску отвечал: «Я сейчас же свяжусь со штабом». Слова «сейчас же» никак не гармонировали с интонацией ответа: генерал произносил свою постоянную фразу так, словно он обещал поинтересоваться, есть ли в его дивизии шахматисты.

«И вообще Радеску слишком инертен», — подумал Енеке, припоминая все, что знал о румынском генерале: и по личной встрече в имперской академии, где Радеску слушал лекции по фортификации, и по рассказам фон Штейца, и, наконец, по его поступкам здесь, в Крыму. Хотя в Крыму Радеску никаких проступков не совершил — он выполнял все, что приказывал Енеке, выполнял, как его подчиненный, разве лишь не всегда вовремя докладывал, — Енеке вдруг почувствовал к нему неприязнь и настороженность. Мысли о дотах и дзотах, о траншеях и ходах сообщения отодвинулись, и Енеке начал думать только о Радеску, словно судьба предстоящего сражения полностью зависела от этого мешковатого румына.

В бункер принесли завтрак. Повар, очень румяный и очень обходительный, быстро накрыл стол и, щелкая каблуками и изгибаясь до пояса, мягким голосом сказал:

— Хорошего аппетита вам, господин генерал.

Енеке, до этого сидевший перед раскрытой схемой оборонительных сооружений, поднялся. Уперев взгляд в личного повара, он с минуту молча смотрел на него: он еще видел перед собой генерала Радеску. Потом обошел вокруг стола, поднял телефонную трубку.

— Майора Грабе ко мне, — сказал обычным строгим тоном и посмотрел на дымящиеся паром тарелки, поблескивающую бутылку с коньяком. Он всегда завтракал один, и повар был удивлен, когда Енеке потребовал накрыть стол еще на три персоны.

Пришел майор Грабе. Он занимался в штабе сбором и обобщением информации о ходе работ по устройству оборонительных сооружений. Открыв черную папку, майор привычно начал перечислять, на каком участке и что отрыто и построено, но Енеке остановил его: