Тринадцать осколков

— Эрхард, где наш герой. Это он? — ткнула она рукой в сторону Лемке.

— Да, — сказал фон Штейц, откинув бутылку в сторону.

— Майор Грабе в восторге. Он сказал, что генерал Енеке представил его к Железному кресту. Вы слышите, лейтенант, о вас завтра доложат фюреру!

Лемке поднялся, шатаясь, подошел к Марте.

— А-а… Красавица. Могу ли я обнять тебя?.. Один разочек, и лейтенант Лемке немедленно отправится на передовую. — Он схватил Марту за талию, прижал к себе я оттопырил губы, чтобы поцеловать. Фон Штейц огрел его по спине тростью, огрел не потому, что этот живой межевой столбик охальничает с его Мартой, а потому, что требовалось разрядить злость, закипевшую в нем тотчас же, как он услышал, что Енеке уже подписал представление о награде Лемке, не посоветовавшись с ним, и он, офицер национал-социалистского воспитания, узнаёт это через какого-то майора Грабе.

— Эрхард! — воскликнула Марта, когда Лемке, разжав руки, схватился за спину, теперь уже не похожий на межевой столбик, а, скрючившись, напоминал шута-горбуна. — Эрхард! Он же герой. Ты не имеешь права. За такой подвиг я готова его обласкать. Эрхард, не сердись. — Она прижалась к Лемке, целуя лейтенанта в щеки.

— Отстань! — оттолкнул ее Лемке и, повернувшись к фон Штейцу, сказал: — Господин полковник, лейтенант Лемке готов немедленно отправиться на передовую.

Фон Штейц поставил на стол новую бутылку коньяку, наполнил три стопки:

— Прошу выпить за храбрость немецкого офицера, за вас, лейтенант Лемке, за нашу победу!

Они чокнулись, выпили. Фон Штейц молчал, молчала Марта, молчал и Лемке. В бункере наступила какая-то странная немота. Она давила, проникала во все поры. Первая не выдержала Марта:

— Эрхард, русские потопили транспорт. Мы не получим бетонные колпаки. Я только что видела генерала Радеску, он получил шифрограмму…

Фон Штейц позвонил Енеке, сказал в трубку:

— Я сделаю все, чтобы завтра к вечеру окопные работы были закончены в южном секторе крепости. Это мой долг, господин генерал. До свидания.

Фон Штейц надел перчатки, погрозил в пустоту тростью.

— Начнем с саботажников. — Он направился к двери, но вдруг остановился, процитировал приказ фюрера о мобилизации всех севастопольцев на оборонительные работы, сказал: — Лейтенант Лемке, я приглашаю вас посмотреть, какие укрепления мы тут воздвигаем. Пойдем, Марта.

2

Люся, поджав ноги, сидела возле окошка, видела тротуар и тонкую полоску синего неба возле самого моря. В подвале люди говорили о житейских делах, обо всем, что приходило им на ум, но только не о том, что они будут делать по истечении времени, отведенного им на размышление немецким офицером, чтобы сказать: да или нет. «Да» — значит, все они, эти незнакомые Люсе севастопольцы — а их, пожалуй, свыше трехсот человек, — возьмут лопаты и отправятся рыть окопы и траншеи, строить укрепления для тех, кто убил Алешу… А что она может сделать, чтобы остановить их, — не говорить «да»? Может, рассказать им, как и во имя чего погиб Алеша? Эта мысль захватила ее, и она начала готовить то, что должна сказать. «Товарищи, вы знаете, кто я? — размышляла Люся, глядя на серый, захламленный тротуар. — А кто я есть…» Ей не понравилось начало обращения к этим людям, не понравилось потому, что нечего было рассказать о себе. Восемнадцать лет жизни… Экая невидаль! Окончила десятилетку? Ну и что? Кто ее не заканчивал! С мальчишками водилась, любила спорт, на состязаниях быстрее всех брала стометровку? Нет, не то, не то. Разве сначала об отце рассказать, о матери? А что они сделали? Ушли в море с бригадой рыбаков, и тут война началась, они не вернулись домой… И она не знает, где сейчас отец и мать, погибли или сражаются с врагом. Что ж о них говорить?.. Начать прямо с Алеши?.. Алеша партизан. Он жил в горах. По ночам приходил в Ялту, заходил к ним в дом, о чем-то шептался с бабушкой. Ей, Люсе, не доверял свои тайны. Она возмущалась. Алеша подходил к ней, смотрел в глаза и пожимал плечами. «Я взрослая… Алеша, мы же друзья, друзья по школе». Она не могла тогда ему сказать, что любит его: еще нос задерет и станет хвастаться: «Люська Чернышева втрескалась». Он отвечал: «Не торопись, придет время, и ты все узнаешь». Ей показалось, что время летит быстро и она останется в стороне от тех тревог и забот, которыми жил Алеша.

Алеша покидал их дом в полночь. А утром ялтинцы передавали друг другу: «Слыхали, опять Алешка с гор спускался, нагнал страху на фашистов, гранатами забросал немецкую комендатуру».

Она гордилась им и не знала, как унять свое сердечко: так бы и полетела к нему в горы: «Алеша, я хочу быть с тобой рядом! Алеша…»