Тринадцать осколков

— Нехорошо. Но не все, что плохо, изменяется. Есть такое «нехорошо», где человек пока бессилен, Трофим.

— Чепуха! Ворон живет триста лет, а я, человек, должен уступать этой паршивой птице. Незаконно это, товарищ дохтур…

— Второго выхода нет…

Прислонившись к камню спиной, стоит Чупрахин. Лицо его осунулось, но взгляд по-прежнему быстр и цепок.

— Обследовал всю катакомбу, второго выхода нет, — повторяет он.

— Пить… воды, — шевелю губами и чувствую, как они затвердели.

Подходит Кувалдин. Из-за его плеча вижу вытянутое лицо Мухина. Потом они раздвигаются, и передо мной снова отец и Трофим.

— …Незаконно это, дохтур, человек гибнет при таких летах…

— Тяжело, Николай? — спрашивает Егор.

— Воды…

Алексей опускается на колени. В руках у него фляга. Отвинтив крышку, убеждается, что в посудине воды ни капли нет. Чупрахин выхватывает из рук Мухина флягу, бежит к выходу.

— Куда? Стой! — вслед ему потрясает автоматом Кувалдин.

— Я сейчас…

— Стой, тебе говорят!..

— Я сейчас! — не останавливаясь, кричит Чупрахин.

— Убежал, — шепчет Мухин. Он подходит к моему автомату и носком сапога подвигает оружие ко мне. Лицо Алексея приподнято кверху, сухие губы, дрожа, что-то шепчут, догадываюсь: «Один патрон берегите для себя».

— Алеша! — вскрикиваю я. Но Мухин уже скрылся за камнем, ушел к Кувалдину.

Темное пятнышко канала ствола смотрит в лицо. Остается только протянуть руку, оттянуть спусковой крючок и нажать на него.

— Пусть будет так.

Уже не чувствую ни жары, ни сухости во рту. В голове ни одной мысли. Под рукой какой-то прохладный твердый предмет упирается в подбородок. Что это? Автомат.

Надо мной склоняется Аннушка:

— Коля! Что ты!..

Рука разжимается, и оружие, скользя по груди, с легким цоканьем ударяется о камень.

— Я не виноват! Аннушка, слышишь?

— Потом, потом расскажешь, — успокаивает она.

— Ребята! Есть вода! — слышится голос Ивана. Навстречу Чупрахину выбегают из-за камней Кувалдин, Мухин.

— Жив?

— Что за вопрос! — держа в руке флягу, отвечает Иван. — У разминированных фашистов достал воду. Оказывается, мы ухлопали четырех гитлеровцев. Лежат они, беспризорные, при всей экипировке… А на высотке этот Захар. Вот что нашел у него в кармане, — показывает он листок Егору.

— Схема расположения наших войск! — вскрикивает Кувалдин.

— Вот гад! — гневно восклицает Чупрахин.

Катакомба наполняется гулом автоматных очередей. Сбрасываю шинель и пытаюсь подняться. Голова тяжелая, будто вместо шапки на ней пудовый слиток свинца. Стены, пол, вздрогнув, рванулись мне под ноги, кругом все поплыло, закружилось. Густая темнота хлынула в убежище. Ничего не видать. И хотя бы кто-нибудь произнес слово. Ушли? Нет, слышу тяжелое дыхание.

— Досиделись! — это Мухин говорит. — И чего ждали? Надо было пробиваться к своим.

— А Самбуров?

— Из-за одного теперь погибнем все, — шепотом продолжает Алексей.

— Скорее ложись и протягивай ножки, а то опоздаешь на тот свет, — сердито возражает Чупрахин. — Не то говоришь, Алеша. Разве можно товарища бросить!

— Что же делать?

— Есть голова, есть руки, значит, не все потеряно.

— Правду говоришь, Егор. Главное — не опускаться ниже ватерлинии, держаться как положено. Понял, Алеша? Где ты тут стоишь? Вот моя рука… Понял? Нет. Тогда не надрывайся, а то еще воспаление мозга схватишь, а скорой помощи тут, по всей вероятности, нет… Егор, командуй, ведь я тебе генерала нарек.

Аннушка кладет флягу на грудь. Прохлада притупляет боль. Глаза смыкаются. Хочется спать, я еще силюсь услышать голоса, разобраться, что произошло, но дремота все крепче и крепче сковывает тело.

2

Я уже не сплю, лежу с открытыми глазами, но темнота все та же — плотная, как повязка из черного крепа. В конце концов, что случилось, почему ничего не вижу? Встаю на ноги, делаю несколько шагов. Плечом ударяюсь о ребристый камень.

— Егор! Где вы?

— «Вы-вы» — отзывается далеко под сводами катакомбы.

Ловлю чью-то вытянутую руку. Без труда узнаю: это Аннушка. Сверху доносятся глухие, но настойчивые удары, напоминающие стук дятла.

— Что случилось? Где мы? Объясни мне…

Ладонь Аннушки скользит по лицу, лбу, пальцы теребят волосы.

— Упала, совсем нет температуры, — радостным голосом говорит Сергеенко. — Товарищи, у него нет температуры!..

— Аня, почему я ничего не вижу?

— Присядь, не стой на ногах. Сейчас все расскажу… Клади мне голову на колени… Вот так, лежи спокойно.

Настойчиво трудится дятел. Его стук отдается в голове.

— Кто это стучит?

— Теперь бы тебе крепкого чая…

Приподнимаюсь и трясу Аннушку за плечи:

— Почему я ничего не вижу? Что это за стук? Говори, я ничего не боюсь. Слышишь, ничего!

— Ничего? — после минутного молчания спрашивает Сергеенко. — Тогда слушай.

Голос у нее немного простужен. Слушаю плохо, жду ответа на свой вопрос и боюсь, что ответ будет слишком суров.

— Немцы взорвали выход из катакомбы, замуровали. Но это не страшно. Мы все равно выйдем отсюда. Слышишь стук? Это Егор с ребятами делает пролом.

— Так, значит, я не ослеп! — от радости пытаюсь вскочить на ноги. Мне уже легко, только еще саднят царапины на лице да дрожат полусогнутые пальцы.