Тринадцать осколков

— Вот они принесли, — показывая на нас троих, сообщает политрук.

— Рассказывайте, что произошло в разведке, где взяли знамя, — говорит Шатров. Опершись о костыль, он слушает с закрытыми глазами. Кувалдин докладывает подробно о том, как шли в разведку, как Шапкин пытался выдать нас немцам, как похоронили командира дивизии и со знаменем пробились сюда, в катакомбы.

Подполковник открывает глаза, пристально смотрит на Кувалдина, потом на меня и садится на прежнее место. Он сидит молча, уперев взгляд в полотнище знамени.

— У кого есть курево? — спрашивает он тихо, расстегивая ворот шинели.

— Сигареты, — предлагает Чупрахин.

Сделав две-три затяжки, Шатров говорит:

— Десант высадят. Москва уже распорядилась. Но на большую поддержку рассчитывать не будем: в районе Барвенкова и Лозовой гитлеровцы перешли в наступление, продвигаются в сторону Ростова.

Кирилл протискивается вперед. Топчется на одном месте и робко спрашивает:

— Что же будем делать?

Подполковник с силой мнет пальцами окурок.

— Драться, товарищ красноармеец. Драться, — повторяет он. — Драться, вот так, как они, — показывает Шатров на нас. — Эти ребята заслуживают глубокого уважения. Спасибо вам, товарищи, за спасение знамени. — И, поднявшись, продолжает: — Враг не может все время наступать. Сил у него на это не хватит. Придет время — истощится, сгорит он на нашей земле, как дрова, брошенные в топку… Я приказываю всем драться до последней возможности, не терять боевой дух, с паникерами и трусами расправляться беспощадно!

Никто еще определенно не знает, какое количество людей находится под землей: одни говорят — несколько тысяч, другие исчисляют сотнями. Пока трудно определить: катакомбы — это множество галерей и отсеков, бойцы рассеялись по ним мелкими группами и в одиночку. Гитлеровцы уже блокировали большинство выходов.

Стоит тишина, доносятся лишь отдельные выстрелы. Шатров разговаривает с Правдиным.

— Надо навести порядок, — слышу голос подполковника, — сформировать роты, назначить командиров.

— Может быть, лучше утром ударить по немцам с тыла, прорваться к своим?

— Это было бы хорошо, — соглашается Шатров. — Но надо поднять на это людей, повести их за собой…

— Я попробую организовать прорыв. Уверяю вас, товарищ подполковник, бойцы пойдут за мной, — убежденно говорит Правдин.

Слышу шепоток справа:

— Говорят, какой-то боец, по фамилии не то Муха, не то Мошкин, сказывал, что этот самый Шапкин выкрал секретные документы и передал немцам. Они разгадали нашу оборону и саданули…

— Врешь, — возражает кто-то в ответ.

— Чего же мне врать. Что слышал, о том и говорю.

— Нет, братцы, я слышал другое. Вроде бы между командующим фронтом и представителем Ставки не было никакого ладу. Он называл командующего оборонцем и ругал всех, кто укреплял позиции. А командующий кричал на него. Куда ты, говорит, рвешься, фронт не готов для наступления. И вот вам результат.

— Загнул, Семен! Не может быть, чтобы такие большие люди не ладили между собой. Во всем, конечно, виноват Шапкин.

— Дурак ты, товарищ сапер.

— А ты, умница, тогда скажи, почему немцы так сильно поколотили нас? Молчишь! А я хочу знать.

— А потому, что ты, сукин сын, плохо ставил мины.

— Да ведь не приказывали их ставить. Говорили, завтра будем наступать. И каждый день так. Неужто саперы виноваты, ребята?! Что он говорит! Да я готов был круглые сутки ставить мины под огнем, под бомбежкой!

Спор между бойцами идет до рассвета. «Кто, почему, как могло случиться?» — наверное, еще долго будут мучить людей эти вопросы.

…Утром гитлеровцы обрушивают на катакомбы шквал огня. Укрываемся в отсеках, за штабелями обработанных камней. Несколько снарядов попадают внутрь катакомб. Осколком в щепы разносит рацию. Вздрогнув, схватился за бок Шатров. К нему подбегает Правдин, берет на руки.

— Атакуйте… В кармане приказ… о подземном гарнизоне… объявите… А сейчас атакуйте… Правдин, ты… комиссар гарнизона.

Судорожно вздрогнув, Шатров умирает.

Хороним подполковника в отсеке. На могиле оставляем фанерный щит с надписью:

«Подполковник Шатров Иван Маркелович — организатор обороны Аджимушкайских катакомб».

Тут же, у могилы, Правдин принимает решение: кому-то необходимо выйти из катакомб, оценить обстановку и доложить.

Егор решительно поднимается.

— Пойду, товарищ политрук, — он осматривает оружие. — Готов, приказывайте.

— Я с ним, — заявляет Чупрахин.

— В перестрелку не вступать, действовать осторожно и быстро, — напутствует политрук.

У выхода Егор и Чупрахин ложатся на землю и сразу скрываются между камнями. Наступают томительные минуты ожидания. Правдин следит за временем.

— Пять минут, — почти шепотом произносит он. — Десять…

Громко стучит сердце.

— Пятнадцать…

— Ползут! — сообщает кто-то из бойцов.

Политрук, забыв об осторожности, бежит навстречу уже поднявшимся во весь рост Кувалдину и Чупрахину.

Доклад короток: в двухстах метрах от катакомб окопались фашисты. Бой идет на высоте, что восточнее поселка. Над проливом висят вражеские бомбардировщики.

Еще короче выводы Правдина: