Тринадцать тысяч дней без солнца. Часть первая

Я уже писала, что росла странным ребенком. Да и выросла в странного человека, чего уж греха таить. В чём странность? Их было много. Ну, во-первых, моё сожаление по поводу отсутствия у меня папы трансформировалось в какую-то странную привычку искать отца в каждом мужике. Александр Петрович, сволочь ты равнодушная, а знаешь, как хреново девочке, которая хочет, чтобы у неё был отец, а? Ну, до шести лет – ладно. Там у меня был дед. Он меня бесконечно любил, баловал, и всюду брал с собой: и на прогулки, и на работу. Защищал. Даже внутри семьи у меня была защита. А семья у меня была та ещё. Интеллигентная обертка и пиздец вместо начинки. Бабушка, например, которая в общем-то любила меня, могла запросто лишить внучку еды в качестве наказания. И мой дед, который сроду к кухне не приближался, с гневными криками шёл к холодильнику и плите, и кормил меня собственноручно. Как сейчас помню его злые реплики в адрес бабушки: «Лишением еды наказывать нельзя!». Я помню деда и хорошо, и мало. Всё-таки, 1978й год – это было очень давно. Первый раз он упал примерно за месяц до своей смерти. Я кинулась, чтобы подсунуть руки ему под голову, одновременно звала бабушку: «Бабушка, скорее, звони в скорую, деду плохо!». Инфаркт. Второй по счету. Первый был за несколько часов до моего рождения, я об этом рассказывала. После больницы он немного побыл дома. А дальше картинка повторилась до мельчайших деталей. В том же халате, что и первый раз, дед вышел из своего кабинета и начал падать на пол. В том же месте. Только я уже не кинулась к нему, чтобы помочь. Не звала бабушку. Я просто страшно закричала, и кричала долго, на одной ноте. Откуда я могла знать, что это конец? Как почувствовала? Не знаю. Но это и правда было всё. Деда похоронили, а я лишилась самого близкого человека. Самого верного друга. И острее острого ощутила свою безотцовщину. Ходила по улицам и заглядывала в глаза всем мужикам. А вдруг именно этот и есть мой папа. У мамы было прекрасное объяснение моему странному отношению к мужикам: дочка растёт шлюхой. Вот так вот, ни больше, ни меньше. Мне уже дохуя лет, скажем так. И мужиков у меня было не так, чтобы мало, за всю мою сознательную жизнь. Были мужья, были любовники. Даже любовницы. Но вот шлюхой мне стать так и не удалось. Прости, мама, что не оправдала твоих ожиданий.

Когда дед умер, я понимала, что потеряла его. Что рядом со мной его больше не будет. Но абсолютная невозможность контакта не укладывалась в моей голове. И если дома меня обижали, я говорила: «Вот напишу дедушке на кладбище, и пожалуюсь на вас». А они ржали надо мной. Достойный повод поржать, ничего не скажешь. Глава семьи, которого не стало, и я до сих пор считаю это самой глобальной потерей в нашем роду. И несчастный ребенок, лишившийся любимого деда, друга и защитника.

Странности… странности… что есть странность? Отклонение от нормы. А кто устанавливает нормы? Общество? Может, моя главная странность именно в том, что я никогда не зависела от общественного мнения? Вот я сейчас пишу книгу, и очень стараюсь её писать хорошо. Также, как писала хорошо свои предыдущие книги. И мнение людей о моих книгах меня волнует. И мне хочется писать так, чтобы людям нравилось читать. Мне важно, что подумают читатели о моей книге. Но не обо мне. Обо мне можно думать всё, что угодно – это не беспокоит и не задевает меня. На нашей потрепанной планете есть несколько человек, которые любят меня вопреки всему. Любят такой, какая я есть. И я их люблю. За то, что они не пытаются меня оценивать и редактировать. А на мнение остальных представителей человечества мне глубоко похуй. Уж простите.

Разговаривать самой с собой – это странно? Думаю, да. Я занимаюсь этим, сколько себя помню. Но это не те разговоры, что у всех. Приведу пример. Сижу у подруги в гостях. Она открыла холодильник, и говорит:

– Так, эту кастрюлю я переставлю сюда, а эту колбасу подвину вот так. А сюда молоко, да. И ещё место останется.

Я говорю:

– Юль, ты чего, разговариваешь с холодильником? Или с колбасой?

– Ой, а ты, можно подумать, сама с собой не разговариваешь!? – возмущается подруга.

– Разговариваю. Но именно сама с собой, а не с предметами.