Тринадцатая гостья

Однако это была вовсе и не Нежмие, а Айше — почтальонша из соседнего села Черна (в Страхилице почты никогда не было), доставлявшая нам раз в неделю почту. Ее привозил в Страхилицу муж, кмет[1] Черна, на стареньком «Фольксвагене», в любую погоду, исключая условия обложного снегопада. Поскольку Страхилица — деревня (тридцать домов и разрушенная до основания мечеть), в которой живут одни турки (так уж сложилось исторически), поэтому в стопке болгарских газет и журналов непременно было несколько журналов или брошюр на турецком языке, некоторые из них — обязательно религиозного содержания, плюс письма, повестки в суд (к сожалению, они доставлялись нашим жителям с большим опозданием, а потому почти всегда суды в областном городе Шумен, расположенном в двадцати семи километрах от села, проходили в отсутствие жителей Страхилицы — непосредственных истцов или ответчиков), пачку объемных желтых конвертов «Риджерс Дайджест».

— Привет, Айше, — протянула я несколько разочарованно (ведь я ждала Нежмие!), хотя искренне была рада увидеть эту приятную розовощекую голубоглазую женщину.

Она разговаривала со мной на ломаном русском, но это у нее получалось так мило, что всегда вызывало у меня улыбку. Ей тоже нравилось говорить со мной на русском, и она каждый раз, когда представлялась такая возможность, принималась петь «Калинку» или «Там вдали, за рекой…».

— Заходи, Айше.

— Няма время.

Она сунула мне пакет с почтой, улыбнулась, стряхнула с капюшона черной теплой курточки дождевые капли и хотела было выйти, как вдруг лицо ее просияло:

— Ната, там письмо для тебя!

Как это — письмо? Этого не может быть! Это совершенно исключено! Разве что письмо с надписью: «Единственной „русскине“ с. Страхилицы». Без имени адресата, конечно. В это еще можно поверить. Но таких писем не может быть в принципе. К тому же нет никого на всем белом свете, кто бы знал мой настоящий адрес. Я все для этого сделала, я постаралась! Чтобы избежать чувства стыда и проклятия.

Я посмотрела на Айше весьма растерянно. Она что-то напутала, эта голубоглазая красивая Айше.

Однако в пачке банковских писем… Ох уж эти банковские письма! Время от времени на деревню обрушивается шквал красивых фирменных конвертов — это банковские уведомления гражданам — клиентам банка о том, сколько у них денег на счету. Словно они, нищие болгарские турки, не знают, сколько левов на их счетах! Однако каждый из них (удивительное дело!) получает эти конверты с важным видом, словно такие люди, как они, на самом деле могут быть интересны банку своими мизерными счетами…

…Однако в пачке банковских писем затесался красивый длинный голубой конверт с красивейшими марками. В окне конверта, за прозрачной пленкой, я прочитала нечто невозможное:

«NataliyaVyugina

Strahilitsa

Shumen

Bulgariya».

Наталия Вьюгина — это я. Второй такой нет, я думаю, во всей Болгарии. И название деревни невозможно спутать ни с какой другой. Определенно, это письмо адресовано мне!

— Из Алмания, — подсказывает мне, заглядывая через плечо, Айше.

Алмания — это, по-ихнему, Германия. Час от часу не легче! Я поняла бы еще, если бы это письмо пришло мне из Москвы, где когда-то был мой дом, где у меня была семья, где меня все любили, как это ни странно. Но так было до тех пор, пока я не совершила… нечто. Теперь семья моя, может, и есть на свете по-прежнему, мои родители, вероятно, живы, но видеть меня они уж точно не хотят.

— Спасибо, Айше.

Вскрывать конверт в ее присутствии мне не хотелось. Она это поняла и ушла. Я проводила ее до самой калитки. Мой пес Тайсон облаял ее с головы до ног, купаясь в дожде, грязи и мокрой пожухлой траве.

— Тайсон! Это же Айше! — крикнула я ему, со стыдом вспоминая, что я забыла дать псу его вечернюю пайку — молоко с хлебом. Он растолстел, этот Тайсон (милая смесь спаниеля и дворняги), и даже прилипшая к его телу мокрая шерсть не сделала его ходячим скелетом, как всех местных собак. Видно было, что он завидный толстяк («Ната, ты так кормишь своего Тайсона, как мы не едим!»).

Айше помахала мне рукой, села в машину и уехала.

Тайсон, отлаяв положенное, смотрел на меня выжидательно-весело — мол, видишь, Вьюгина, я заработал свой ужин, не пускал Айше в дом!

— Я люблю тебя, Тайсон. — Я погладила высунувшуюся из будки мокрую морду собаки и сказала: — Я сейчас.

Конверт, красивый, голубой, лежал на столе, пока я готовила ужин для Тайсона: парное козье молоко, хлеб. Смешав все это в миске, я отнесла еду Тайсону, вернулась и села, будучи не в силах оторвать взгляда от конверта. Это было послание из Munchen — Мюнхена. Вот так. Больше того, я разглядела даже имя адресата: Sofi Bechner, Софи Бехер.