Тринадцатый бог. История одного Зла

— Ага. Ну вот. Навлечет гнев Двенадцатого, а он крут на расправу-то, — мельник на раскрытой ладони протянул Гидеону ржавые булавки. — Ты оставайся, сколько хочешь, а я плащ твой швее в деревню снесу, она починит.

Мельник снова покраснел.

— Швея, значит, — Гидеон поднялся и похлопал старика по плечу. — Хватит с вас и ведьмы. А мне пора. Береги себя.

В лесах Оленьего раздола весна перерождалась в лето. По полянам, усеянным желтыми цветами, носились, деловито жужжа, пчелы. Верещали, перепрыгивая с ветки на ветку, белки, заливались вернувшиеся с юга певчие птахи, а к полудню на лес опускалась по-летнему жаркая истома и не спадала до самого заката. Но стоило подняться выше, в горы, как духота, вслед за лесом, отступала. Гидеон не любил равнины, но горные луга манили его безлюдьем и тишиной. Он часами сидел в траве и наблюдал ни за чем и за всем сразу. Он не мог вкусить пищу, глотнуть воды, почуять запахи, приятные и не очень, но порой, шагая по неведомым людям тропам, он вдруг замирал, как громом пораженный странным чувством, далеким воспоминанием о пряных, волнующих ароматах, что приносил с высокогорных лугов странник-ветер. Тогда он, охваченный тоской по прошлому, бросался на поиски воспоминаний и себя, и не было для него времени года более тяжелого, чем весна, перерождающаяся в лето. Всюду буйствовала жизнь, изо всех укромных уголков восхваляли её земные твари, и Гидеон, вслушиваясь в их восторженные песни, нетерпеливо ждал нового воспоминания, чтобы на толику мига вновь ощутить себя живым.

Хижину лесника — покрытый мхом по самую крышу низенький домик — Гидеон использовал как ориентир. Отсюда к горам вела оленья тропа. Зимой лесник подкармливал изголодавшихся животных, а весной самцы, обзаведясь рогами, уходили в высокогорье, чтобы там вступить друг с другом в схватку за привередливых самок. Сейчас бои были в самом разгаре.

Гидеон из-за деревьев наблюдал за хижиной. Снаружи она выглядела заброшенной.

— Что же стоишь, скиталец? — раздался позади дребезжащий старушечий голос. Его обладательница, видимо, скрывалась за валунами, на которых лесник зимой выкладывал соль для оленей. — Не робей, заходи, коли помощь нужна.

Гидеон не обернулся. Раз так называемая «ведьма» не видит на нем метки проклятья, то и разговаривать с ней не о чем. Но что мешает над ней подшутить?

— А сможешь помочь? — спросил он.

— Дай-ка взглянуть на тебя.

Гидеон обернулся, но капюшона не снял.

На валуне сидела крошечная, сморщенная старушка. Седые прядки выбились из-под легкой шелковой косынки и падали на не по возрасту ясные, голубые, как небо, глаза. Ведьма подняла толстую ветку, служившую ей тростью, и ткнула ею в Гидеона.

— Сбрось капюшон, скиталец.

— Вдруг испугаешься до смерти?

Старуха улыбнулась, показав редкие гнилые зубы, но когда Гидеон развязал веревку и откинул ткань, улыбка мигом сошла с бледных губ.

— Испугалась, — с сожалением заметил Гидеон.

Ведьма задумчиво разглядывала его.

— Ну? Поможешь мне? — нетерпеливо поинтересовался скелет.

— Значит, пришло время, — она вздохнула и, соскользнув с валуна, направилась к хижине.

— Что? — Гидеон клацнул челюстью и, заинтригованный, поспешил за ведьмой. — Эй, постой. Что ты сказала? Какое время?

Старуха на удивление резво обернулась и, взмахнув тростью, ударила Гидеона по голени.

— Корона воссияет над городом призраков, — возопила она на весь лес. — Когда лев попросит указать дорогу, стрелец поведет его к центру круга, ибо пришло время менять фигуры!

— Стой!

— Уходи, проклятый!

— Да подожди же! О чем ты?

Старуха ещё пару раз огрела его тростью, чтобы не мешал идти, и, вкатившись в хижину, захлопнула за собой дверь. Гидеон принялся стучать, едва ли не выбивая кости из пальцев, потом, не дождавшись ответа, забарабанил по закрытым ставням. Хижина хранила молчание.

— Открой дверь, ведьма! О чем ты говорила?! — орал он, носясь вокруг домика.

Когда терпению пришел конец, Гидеон снес дверь с петель. С грохотом вломившись внутрь, он замер на пороге. В хижине было черно, паутинно и тихо, только у развалившейся печки тлел маленький, но сияющий ярко, как звезда на полуночном небе, уголек. Гидеон наступил на него, и тот рассыпался тысячью искр.

— Нравится вам играть чужими жизнями, — собственный голос показался чужим и далеким. Гидеон заговорил громче и неожиданно для самого себя сорвался на крик. — Бросаетесь заклятиями, придумываете загадки, издеваетесь и смеетесь над нами! Ломаете наши жизни и не даете покоя после смерти! Да падут проклятья, коими вы калечите живых, на ваши головы и на голову вашего бога!

Никто ему не ответил. В хижине царили темнота и пустота, как и в его черепе. Как и в его собственном доме.

Сняв с плеча лук, Гидеон вышел наружу, огляделся и сел на корявые ступени крыльца. Ему вдруг расхотелось идти в горы. Он подумывал вернуться к мельнику, поговорить о жизни в городах, а через пару деньков наведаться в деревенский трактир — перекинуться в карты. Правда, с ним играть не любили — он не пил, скрывал лицо и ему везло.