Тринадцатый стул

Типография «Искры Новой Зари» заполыхала ближе к полуночи, иронично выбрасывая в синий ночной воздух искры целыми снопами и даже фонтанами. Занялось где-то со стороны котельной, вдалеке от кабинетов, однако огонь неумолимо подбирался к кладовым, и бумажные эвересты, томящиеся в их недрах в ожидании твердой руки наборщика, обещали такое зарево, которое и в Москве будет видно. Заголосили работники и припозднившиеся зеваки, побежали за баграми и ведрами. Заревел пожарный «Мерседес-Даймлер», неся на своих ребристых боках похожие на краковскую колбасу толстые кружки пожарных рукавов и суровых пожарников в брезентовых костюмах, смахивающих ликами на архангелов с закопченных икон. Начищенные их до зеркального блеска каски сияли, точно нимбы.

— Ах, господи! Ах, боже мой, гранки! Сейф! Печати! — старорежимно голосил товарищ Новопечатько, вышвыривая в клубах наползающего из цеха дыму на руки подчиненным все самое дорогое его редакторскому сердцу. Ипполит Матвеевич, так кстати припозднившийся на работе, ворвался в кабинет начальства барсом и нацелился было на заветный стул, но ему на руки немедля шмякнули что-то тяжеленное, и Кисуля на подгибающихся коленях послушно порысил на улицу. Брякнув ношу в растущую в стороне от крыльца горку спасенного имущества, он кинулся обратно, тихо подвывая от ужаса. Здание уже полыхало вовсю.

— Куда?! Сгоришь же, идиот! — проорал ему кто-то, на кого он налетел в плотном уже дыму. Горло драло, глаза слезились. Практически наощупь Ипполит Матвеевич добрался до кабинета, рухнул на четвереньки и пополз по полу, задыхаясь. Когда трясущиеся руки наконец нащупали гнутые ножки опрокинутого стула, Воробьянинов обнял его как ребенка и побежал, натыкаясь на стены. Его обдавало жаром, балки над головой трещали. Кисе почудилось, будто он, согласно классификации полусвихнувшегося Безенчука, уже сыграл в ящик и попал-таки в ад.

«Убивец. Ду-ше-губ!» — таинственным голоском нянькавшей его в далеком зефирном детстве бывше-крепостной старухи проскрипело в голове. Этим тоном она рассказывала ему на ночь страшные сказки о разбойниках с сумрачных лесных дорог, продавших душу нечистому в обмен на лихую удачу. Как правило, в конце их всех непременно вешали, и непременно на дубе, а за черной разбойничьей душой являлся сам Князь Преисподней лично.

Казалось, это черная дьявольская рука с медвежьими когтями хватает самозванца Смердинского за полы тужурки, тянет назад, к заготовленному для него котлу. Дым лез в глаза, точно науськанный.

— К нам, к нам, иди к нам! — пел огонь визгливыми голосами шансоньеток, пожирая стены и перекрытия. Взвыв волком, Ипполит Матвеевич рванулся вперед, приложился лбом о косяк, потряс головой, боднул пространство ножками стула и вывалился в коридор, где подобный античной статуе пожарный, широко расставив ноги, поливал стену цеха из брандспойта. Следуя за пожарным рукавом, как за нитью Ариадны, бывший предводитель, полу убийца, а теперь еще и поджигатель, вырвался на пропахший дымом холодный осенний воздух, и, не останавливаясь, порысил во тьму переулков, подальше от задорно полыхающей типографии. Объятый манией, Воробьянинов не заметил, как от колыхающейся вокруг толпы зевак отделилась крепкая фигура и двинулась следом за ним.

Ипполит Матвеевич хотел вспороть сиденье сразу же, за ближайшим поворотом, но побоялся, что кто-нибудь увидит, попытается отнять столь долго ускользавшее из его рук сокровище, и переборов себя, огромными прыжками понесся на свою квартиру на Журавлевке.

— Экий прыткий стрекозел, — саркастично подметила фигура, едва поспевая за несущимся в обнимку со стулом Кисулей.

Влетев в чистенький домик «стремительным домкратом» и буркнув высунувшейся было из своей половины заспанной хозяйке, что ужинать не будет, Ипполит Матвеевич накинул крючок, затеплил лампу на столе и, сладко обмирая, рухнул перед стулом на колени, словно пылкий любовник перед предметом давней страсти. Здесь-то им никто не помешает! Бывший предводитель дворянства жутко захихикал. Жадно огладив сиденье дрожащими руками, Ипполит Матвеевич выхватил из кармана складной ножик и, возвев сухую длань под самый низенький беленый потолок, вонзил лезвие наискось. Ситец треснул, расходясь, пружины вырвались на волю, качаясь и позванивая. Скрюченная тень предводителя металась по стенам, точно вампир. Погрузив пальцы в пыльное нутро, Воробьянинов немедля наткнулся на большую шкатулку и застонал от радости и вожделения — есть! Есть! Вот ОНО!