Тринадцатый стул

Уже через несколько дней при помощи своих бесчисленных талантов, а также беспризорной харьковской агентуры Остап знал об Ипполите Матвеевиче все: его новое имя, адрес службы, адрес проживания, распорядок дня и свежие маленькие привычки. К этому же времени к вящему своему неудовольствию великий комбинатор обнаружил, что у инвалида Империалистической в голове водились звери.

— Вот сволочь! — воскликнул он, выловив в своих смоляных кудрях так часто поминавшееся им всуе из-за Кисы животное и уставившись на него куда злее, чем все солдаты империалистической вместе взятые. Постанывая от нестерпимого зуда и еще большего омерзения, Остап рванул в аптеку. Конечно, можно было бы обойтись обычным керосином, но память о сыпном тифе была еще слишком свежа — сын турецкоподданного жаждал радикального средства.

«Вошебой» — прочитал Остап на пузатом флаконе: «Моментальное избавление от клопов, тараканов, головных, полотняных и срамных вшей!»

Изображенное тут же мерзкое насекомое размером с новорожденного котенка, причинявшее ему сейчас такие страдания, лежало, задрав суставчатые ноги к небу, точно подкованная Левшой блоха. Пахло универсальное средство приснопамятным «Титаником», и даже хуже, выглядело так же, и изготовлено, судя по всему, было там же, на Малой Арнаутской. Вознеся мольбу гипотетическим соратникам Иванопуло, великий комбинатор обильно полил чудодейственной жидкостью голову и принялся бегать по снятой им на окраине столицы** меблированной комнате. Сидеть или же стоять с этим жжением в самом центре мозгового аппарата было невыносимо.

С трудом вытерпев обозначенное на этикетке время, Остап кое-как смыл вонючую жидкость над раковиной, подивился тому обстоятельству, что не сделался от этих манипуляций гладок, как легендарный комбриг Котовский, вымыл голову дегтярным мылом, подумал, и вымыл еще раз. Этого ему показалось мало, и он отправился в баню возле завода «Серп и молот», где долго и с остервенением мылся, покуда кожа и волосы не стали скрипучими, точно новенький резиновый макинтош, а потом еще на всякий случай принял углекислую, соленую и экстрактную ванны. Возвращаясь в номера, разомлевший Остап чувствовал себя лучше, чем воскресший Иисус. Поганую фуражку он мстительно сжег в камине.

Избавившись от членистоногого неприятеля, великий комбинатор провернул небольшую симпатичную аферку, отделался от волосатой казачьей дерюги, купил вместо нее ношенный, но приличный тренчкот, мягкую фетровую шляпу — новую, и с азартом возобновил охоту за другим членистоногим кровососом.

Благовоспитанный, исполнительный товарищ Адольф Смердинский, служивший при одной из харьковских типографий курьером — распространителем периодики, третий месяц на скромное свое жалованье снимал комнату в симпатичном беленом домике на Журавлевке. Жил скромно. На работу являлся пунктуально, выполнял ее с рвением. Обедал в столовой при типографии, ужинал дома — готовила квартирная хозяйка. С охотой выезжал в командировки. Не пил, не курил и не кутил. По утрам выпивал стакан парного молока. И лишь иногда, когда подворачивался подходящий случай, в качестве развлечения Адольф Афиногенович тайно вспарывал животы ни в чем неповинным, дореволюционной работы, стульям.

Обшарив в отсутствие хозяина скромную комнатку с разноцветными домоткаными половичками и убедившись, что тайных капиталов свихнувшийся предводитель, увы, не прячет, Остап поручил надзор за Ипполитом Матвеевичем беспризорным, мотнулся в Москву и вернулся обратно в обнимку с одним из гамбсовских близнецов, квартировавшихся у Иванопуло. Студент снова был в отъезде, ключ по прежнему хранился под несгораемым шкафом, но в воздухе розового особнячка на Сивцевом Вражке уже было разлито злое электричество неминуемых перемен — об общежитии вспомнили в том учебном заведении, к которому оно когда-то относилось. На дверях пеналов висели грозные предписания, и новоявленный комендант товарищ Громыхаев раскатистым басом требовал от самозахватчиков освободить помещения и грозил им милицией и судебными приставами. Густое эхо гукало по темным коридорам и с металлическим звоном разбивалось о несгораемый шкаф.

— Бог дал — бог взял, — философски резюмировал Бендер, утаскивая стул. — А поскольку бога нет, то и винить некого.

В Харькове он перво-наперво удостоверился, что предводитель на месте, затем навестил легендарный Благбаз***, о котором так поэтически выразился в конце прошлого века борзописец Василий Иванов под псевдонимом Шпилька:

Вот тот базар, что на болоте в грязи и сырости стоит…

Коль на базар вы тот пойдёте, у вас иссякнет аппетит.

Торговок брань, хозяек крики, собак кусающихся тьма,

раклы, и вонь, и кутерьма и где-нибудь скандал великий…

А дальше вон «толчок» шумит, здесь торг ворованным кипит

и тьма народа здесь мешает тем, кто на мостик проезжает.

А мостик — чудо красоты!.. Такие дивные мосты

лишь на просёлочной дороге ломать приезжим могут ноги.