Триптих откровения

– Да нет, Юрец, особо бояться нечего, если ты контролируешь себя. А потом, я ведь не заключённых конвоировал, а так, на складском объекте в карауле стоял. Служба прошла относительно спокойно. Только тоска была страшная. Ведь мы геологи, сами знаете, люди свободолюбивые. А там эти старшины, да ещё дедовщина. Спасло то, что нас на объекте было мало, и мы сдружились. Поначалу, конечно, было тяжко от унижений, а потом всё нормализовалось. Наверное, просто повезло.

– Ну, и где ты побывал? А то ведь об армии мы можем говорить бесконечно, как никак отдано три года жизни. Я, например, только о том сожалел, что лучшие годы уходят, а мне хотелось учиться и жить творчески полноценно. Время не имело бы значения, если знать, что тебе отпущено много лет жизни.

– Ну, ты, Юрец, по-прежнему философ. Творчества в армии захотел и полноценной жизни. Стихи-то пишешь? Не оставил свою прихоть юности? Помню, строчки из твоей «Романтики»: Нам говорят: «Долой романтику! –

Вы в грубых сапогах и ватниках.

От пота горького и холода

Не до романтики геологам!»

– Если дальше не знаешь, Саша, могу и напомнить, время у нас теперь есть:

Твердят, мечтою не живущие,

Что все мы грешные, сивушные

И что в любви непостоянные,

И даже хуже – окаянные.

– Помню, помню, – сказал Саша, и продолжил:

Твердят! А у ручья прохладного

Рассвет зари встречает жадно

Лихая девушка раскосая,

На скакуне, летя по росам.

– Надо же, – удивился я. – И всё-таки, где ты служил?

– Сначала проходил службу в Полтаве в петровских казармах, а потом попал в Одессу. На третьем году женился на одесситке, там и остался. После армии работал в институте Курортологии и заочно учился в Политехе. Шесть лет ездил в Москву на сессии. Потом трудился в объединении «Южукргеология» – занимался гидрогеологическими и инженерно-геологическими изысканиями. Сейчас работаю в Одесской геологической экспедиции.

– Саша, а на юг, в Казахстан, где начинали работу, не тянуло?

– Сначала было такое чувство, а потом, когда произошло нечто, то про эту вашу Азию и вспоминать не хочу…

Бутылка коньяка опустела. Беседа набирала обороты. На дворе стало темнеть. Сергей Червонных тактично не вмешивался в наш разговор, подав мне знак, он тихо оделся и удалился в магазин.

– Да что ты, Санёк, – изумился я, – неужели ты всё забыл? Я, например, когда был в армии, услышу, бывало, по радио казахскую музыку – сердце разрывается от тоски. Я ведь казахстанец, родился в Устькамане. И наши холмисто-равнинные степи и пустыни, горы и пригорки в душе моей остались навечно.

– Ты, Юрец, другое дело, тем более родился там, а я из России. Тоска, конечно, была, особенно по нашей разгульной жизни, но я же говорю, пока не произошло нечто.

– Да что же там за «нечто» такое, что даже вспоминать нас не хочешь?

– Вы тут не причём. Давай отложим пока этот разговор (и добавил), а помнишь, Юрец, я исповедовался перед тобой на вокзале?

– Да, Саша, помню.

– Удивительно то, что я эту сухопарую старушку чаще всего в армии вспоминал, воспроизводил детали в памяти, а особо запомнилась её усмешка, когда она вошла в буфет, а я сидел в компании геологов рядом с Валей Осипенко…

Тут вошёл Серёга Червонных. «Вот, – сказал он, – в местном магазине только Кедровая водка, – достал из дипломата три бутылки кедровки, колбасу и сыр. – Придётся перейти с коньяка на неё. Надеюсь, понравится.

Разговор перешёл на общие темы, а когда кедровка была хорошо продегустирована, мы стали более эмоционально выражать радость от неожиданной встречи.

Шаланды, полные кефали,

В Одессу Костя приводил,

И все бендюжники вставали,

Когда в пивную он входил, -

затянул Сергей Червонных, а далее и я присоединился, вторя ему:

Я вам не скажу за всю Одессу -

Вся Одесса очень велика, -

Но, а Молдованка и Перессы

Обожают Костю моряка.

– Юрец, и ты Серёга, – перебил нас Пиринский, – ну, какие Перессы?! Нет в Одессе никаких «Пересс», а есть Пересыпь, производная от сочетаний «сыпать – пересыпать». Все вы, кацапы, поёте неправильно!

– Ты прав, Саша, давайте отныне петь, как хохлы поют – «Пересыпь». Ведь ты хохол, Саша?

– Нет, Юрец, я ближе к полякам, но проживающим в Белоруссии. Мой отец Сильвестр оттуда, там это имя распространено.

После такого уточнения песню о Косте-одессите мы стали петь в правильном варианте.

А потом вдруг из наших уст понеслась песня Лидии Руслановой:

Очаровательные глазки,

Очаровали вы меня.

В них столько неги, столько ласки,

В них столько страсти и огня.

Эта песня почему-то захватила нас сполна:

Я опущусь на дно морское,

Я вознесусь на небеса.

Тебе отдам я всё земное,

Чтоб только зреть твои глаза.

В этот вечер мы возвращались к этой песне снова и снова. Пели громко и почти непрерывно: Пусть будет жизнь моя опасной –

Коварств и мук я не боюсь.

Я в этот взор очей прекрасных

Весь без остатка окунусь.

Наутро кто-то из соседских номеров с насмешкой спросил: «Ну, поднялись со дна морского, не утонули?». «Вроде живы, – отшучивались мы, – сейчас посмотрим, осталась кедровка, или всю выпили?» Оказалось, все бутылки были опорожнены, только на дне каждой лежало по три кедровых орешка.