Триптих откровения

…На буровой мы каждый занимались своим делом: буровики бурили, Игорь Юльевич следил за работой коронки, а я наблюдал и записывал в журнал изменение породы. Пока проходка совершалась по рыхлым отложениям, проблем не было. И мы с Игорем Юльевичем играли в шахматы, и вели умные разговоры о поэзии. Мы сдружились, и стали называть друг друга по имени, без отчеств. Ему захотелось узнать моё мнение о сочинённых им стихах. Я обратил внимание, что стихи его представляют собой в основном философское осмысление жизни. По крайней мере, те, которые он мне доверил. Наиболее ярко выделялось стихотворение «Исповедь «мизантропа». Слово «мизантроп» он взял в кавычки, как бы отвергая на самом деле своё «человеконенавистничество». Стихи таили не добрую иронию:

Многослойной живой начинкой

Переполнились этажи -

Недоношенные личинки

Строят новую, светлую жизнь.

Разлохмаченные бытом женщины

И плешивые их мужья -

Обездаренная поденщиной

Толчея, толчея, толчея.

И заключает стихотворение совсем недружелюбный вывод:

…Тени гениев — людские толпы:

Массы, винтики, штабеля…

Околпаченных, перемолотых

Ждёт земля, ждёт земля, ждёт земля.

Я сказал Игорю своё мнение о стихах. А чтобы он знал вообще о моём подходе к оценке качества поэтических опусов, пообещал дать ему для прочтения свои две статьи — «Пегас бывает строптивым» и «Где искать мне лиры звуки?..», опубликованные в газете «Вечерняя столица».

— Когда ты прочтёшь эти обзоры поэтической почты, — сказал тогда я, — то и сам сможешь объективно оценить свои творения. Там мои взгляды на поэзию вообще, и доскональные разборки стихов респондентов.

Из записей Игоря Юльевича:

«Я не отношусь к детородным органам как к «сраму». Напротив, эти святые места достойны особого ухода и уважения. Не в пример нам животные «целуют» их друг у друга, обнюхивая и лаская. Это же очаги зарождения всего живого. У животных, как принято считать, нет рассудка, поэтому такое «уважение» дано им от природы, то есть от Бога. А мы, люди, своё невежество и неуважение к природе не должны допускать — напротив, должны одуматься, и вернуться к истоку — изменить отношение к «интимным» местам. Должны их просто содержать в идеальной чистоте и любоваться ими.

У Достоевского было что-то «желательно с грязнатцой», кажется, из рациона извращений Свидригайлова. Но я за то, чтобы не было этой «грязнатцы», да ещё «желательной». Я за чистую духовно-плотскую любовь, за то, чтобы пары радовали друг друга всецело, любовались и восхищались друг другом по-детски чисто, и ласкали непосредственно.

Александр Блок никак не мог согласиться с «плотской» любовью. Говорят, целый год не касался своей жены после венчания. Боготворил, не хотел осквернять, любил духовно. Хотя сам пользовался услугами жриц с панели. Наверное, его поэтическое сердце не чувствовало, каково его жёнушке наблюдать со стороны за его «плотскими» утехами, а самой при этом находиться на «сухом» пайке».

Он и Она

Туманная полоса, вытянутая параллельно простиранию гор, разделила их пополам: верхняя часть, состоящая из горных пиков, словно повисла в воздухе, сверкая на солнце своими снежными вершинами, а нижняя — утопала в изумрудной зелени разлапистых елей, слившихся посредством кустарника с берёзами, боярышником и ярко-красными осинами.

Игорь и Лина сидели на лавочке, на берегу обустроенной горной речки. Приятно пахло только что скошенной травой. День был светлый, солнце ещё не достаточно высоко поднялось над горами, чтобы наступила полуденная жара. Рядом с лавочкой длиннохвостая сорока прыгала под кустом, облепленным белыми цветами. «От чего это она так скачет? — удивился вслух Игорь. И тут сорока, подпрыгнув, схватила клювом белый цветок, потрепала его, но неожиданно отвлеклась, оставила цветок и пошагала прочь от куста. А потом стала выклёвывать что-то из почвы.

— Ты говоришь, что живёшь по линии наименьшего сопротивления, а ты любила кого-нибудь по-настоящему? — спросил Игорь.

— Не знаю, — ответила Лина.

— Чего же ты тогда отдавалась первому-встречному?

— Сама не пойму.

— Ну, значит, ради сиюминутного удовольствия, — заключил Игорь.

— Я думала: раз он хочет — пусть получает, и отдавалась. А насчёт удовольствия не помню.

— Была просто давалкой, что ли?

— Выходит так, а потом — аборты… даже не предохранялась. Ну, глупая была.

— Удивительно.

— Сама поражаюсь.

— И всё-таки я не пойму, — не отступался Игорь, — что тобой двигало: любопытство, страсть, желание пополнить коллекцию соитий и новизны ощущений? Меня, например, обуяла страсть. Она не давала мне сосредоточиться, отвлекала, как мне казалось, от серьёзных дел. Помню (давно это было), я иду по тротуару, передо мной шагает женщина лет сорока, обычная, заурядная, с хозяйственной сумкой. Оглядываю её, и думаю: «вот ведь шагает к себе домой, дома займётся повседневной суетой, а ночью ляжет под мужа, и как всегда (всё равно, что съесть похлёбку) получит свою дозу секса. И опять пойдёт себе со своей сумкой. А мне ох как охота соития! Это желание мешает мне готовиться к экзамену, который будет послезавтра».