Тришестое. Василиса Царевна

– Да постой ты, чего испужался? Тебе-то что до нее за дело? Сказано же: пойдешь, передашь ей слова, какие скажу, и приведешь к Ивановым хоромам. Делов-то – тьфу!

– А не врешь? – заколебался Федька. Вдруг опять боком все это Федьке вылезет – не Андрон, чай, пострадает.

– Ну и глупый ты! Я те цельный рубь за то даю.

– А чего сам не сходишь?

– Не по чину мне! – приосанился Андрон, выставив пузо. – При высокой особе на должностях состою.

– Энто при ком же? – взяло Федьку любопытство.

– При лягухе, нявесте Ивановой.

– Правду, значить, гутарят, – почесал Федька затылок пятерней. – Ан я и не поверил, когда услыхал.

– Правду, правду. Ну так что, берешь рубь али как?

– Бяру! – махнул рукой Федька.

– Ну и молоток! – хлопнул его по плечу Андрон. – В обчем, пойдешь на болото, кликнешь лягушку – Василиской звать. Скажешь, – Андрон огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости, и голос понизил на всякий случай, – Квака, мол, ее к себе требует. Выгода ей за то будет. Запомнил?

– Ага! – распахнул рот Федька.

– Тогда дуй!

– А рубь? – растерялся Федька, протягивая ладонь.

– Будет те рубь, как обернешься.

– Не, не пойдеть, – замотал головой Федька, словно конь строптивый.

– Да неужто я старого друга обману!

– Про то не ведаю, а токма рубь вперед!

– Чай не доверяешь? – горько покачал головой Андрон. – Да неужто я…

– Гони рубь, Андрон, али сам топай до лягухи той! – уперся Федька и ладонью нетерпеливо так дернул.

– Да на, подавись! – Андрон порылся в кармане и припечатал новенький блестящий рубль к ладони Федькиной заскорузлой.

– Ух ты! – обрадовался звонарь. – Без обману, значить. Так я побег?

– Ага, давай. Только поспеши, да гляди, слова не забудь!

– Не дурак, чай, – вскинул голову Федька и нос рукавом гордо утер.

– Ну-ну.

Андрон развернулся и обратно, к терему царскому направился, а Федька подкинул монетку на ладони, поймал ловко, в карман сунул и припустил к лесу на всех парах – дело-то не хитрое, пустяшное, можно сказать!..

В Данилиной комнате вовсю кипела работа. Глафира, обсыпанная с головы до ног мучной пылью – одни глаза наружу, – колдовала у стола, язык от усердия вывалив. Крынки ходуном ходили, скалки по воздуху летали, яйца куриные скакали и мука облаками вздымалась. Забившийся в угол Данила при каждом новом шлепке-ударе вздрагивал всем телом, дергая глазами: почитай, уж пару раз хорошо его приложило утварью кухонной. Но никак у Глафиры тесто толком не выходило: то слишком жидкое получится, мять его зачнет – расплещется, катать – так и вовсе беда; то крутое слишком, хоть заместо кирпича в стену клади – ни замесить его, ни скалкой отдубасить. И закипит сызнова работа, и ни конца ей ни края не видать. А липкое какое тесто-то! К ручкам белым липнет, за пальчиками тянется, вяжет, противными катышками скатывается. Бр-р-р! Передернет плечиками Глафира, перепонки гадкие с пальчиков соскребет, на стол шлепнет и катать их примется. А Данила возьми да и ляпни из угла, мол, не пироги то, а пяльмени какие-то. Зыркнет на него Глафира, зло челку со лба сдует, скалкой погрозит в любовном запале, и забьется в угол Данила, примолкнет, рот ладошкой прикрыв. А Глафира знай себе сыплет, брызгается, дубасит и пыхтит. Будут ли пироги у ей, то неведомо, а вот уборки –как пить дать на неделю с хвостиком. Одни стены отдраивать и потолок сызнова белить.

Но вот слепила наконец Глафира из кое-чего нечто, кулачками умяла – там подтекает, тут трескается, да не беда, и так сойдет. Скалкой по столу раскатала-размазала, к Даниле обернулась, мол, с чем пирог-то сотворить, с творогом, мясом али сладкое чего?

Задумался Данила, в потолок зрит, чуб терзает. Свадьба ведь – не гульба какая! Значит, и подходить к делу энтому след как полагается, то бишь со всей возможной сурьезностью, а какая сурьезность в ватрушке? Да никакой. И варенья-сладости всякие тоже не к месту вроде как – так, баловство одно. А вот мясо – вещь сурьезная сама по себе, весомая. Махнул рукой. С мясом, говорит, давай!

А Глафира на жениха глазами хлоп да хлоп – поторопилась, творогу накидала и вареньем брусничным его залила по самую макушку. Не соскребать же теперь, в самом деле! Думала, думала. А, хуже не будет!

Схватила шмат мяса, творог им прихлопнула, так что брусничное варенье во все стороны брызнуло, будто слезы пироговы, уголочки примяла, чтоб варенье не стекало, поверх еще тестом прихлопнула и скалкой для верности закатала. Стоит, на свою работу любуется, налюбоваться не может – знатно вышло! Вроде век пирогами занималась. А Данила шею вытянул из уголка, принюхивается, присматривается: пирог – не пирог, али диво какое. Отродясь, мол, пирогов таких не видывал, не едал. Да и можно ли вообще есть-то чудо такое? Усомнился, значит. А Глафира скалкой на него:

– Цыц, невежда! Огонь лучше в печи разводи и пирог в нее налаживай, покамест не рассохся да не растекся вовсе.

Засумлевался Данила, колебания изобразил, а Глафира в плач:

– Не любишь ты меня, и пироги тебе мои не гожи. Вот возвернусь к батюшке родимому, будешь тады знать!