Тришестое. Василиса Царевна

Кощей восседал на каменном троне из цельного куска малахита изваянного. Сверкал трон его, переливался в лучах десятка факелов ярких колдовских, что горели синим пламенем. Скалили зубы львы каменные, боками трона служившие, рубинами их глаза горели. Да и корона золотая, на лысую Кощееву голову надетая, тоже сверкала. У кого ту корону Кощей еще в молодости спер – того и припомнить уж не мог. Вроде бы и не царь, а все величия добавляет – это Кощей так считал. А на деле одно самомнение завышенное выходило.

Рядом с троном стояли два стража, в латы бронзовые закованные, в руках копья вострые держали. Почетный караул, значит. А на деле и тут обман выходил: не стражи то вовсе были, а доспехи пустые – о том не все, конечно, знали.

Квака, разумеется, знала. Да и на кой, спрашивается, Кощею, колдуну силы невиданной, как он полагал, да еще и бессмертному стражи какие-то. Разве чтобы сон его ненароком кто не потревожил и в погреб винный не забрался. Но это ж каким дурнем надо быть, чтоб лезть в логово Кощеево очертя голову!

Квака только-только прибыла с болота к отцу своему пред темные очи. Вызвал ее Кощей самолично, колдовство простое исполнив, на которое у Кваки никак разумения не хватало. Сидела она теперь пред троном и не знала, как начать потолковее. Так и не успела ничего путного придумать, чтобы Ивана посерьезней опорочить.

– Ох, батюшква! – завела наконец печальную песню Квака. – Икван проклятвый надво мной поизмывался, живогво мества не оставил. Ох, тяжкво мне, ох, плохво! – закачалась Квака из стороны в сторону на лапах.

– Да вроде жива ты, не покалечена нигде, – пригляделся повнимательнее к дочери Кощей Бессмертный.

Честно говоря, не было у него никакого желания встревать в какие-то истории из-за глупости дочерней. А что умом недалека Квака была, так то Кощей прекрасно знал. Наизусть уж, почитай, дочку свою вызубрил. От «а» до «зю», как он любил говаривать. Да и Горыныч, почитай, заждался его в пиршественной зале – еще сам все вылакает-съест! – а тут еще эта ходячая (вернее, прыгающая) неприятность в лягушачьем облике нарисовалась…

– Ох, еле жиква, батюшква, – картинно застонала Квака. – И мял он меня, и крутил, и твоптал, и шапквой в мордву пихвал! Ты толькво глянь, батюшква, чвего ирод ентвот со мной сотворил! – и Квака задом к трону обернулась. – Во!

– Ох, мать!.. – вытаращился на огромные, сверкающие белизной ягодицы Кощей Бессмертный. Безволосые брови его вскинулись, но быстро он пришел в себя и заслонился пятерней. – Убери! Убери это!

– Прости, батюшква, – быстро повернулась Квака лицом к Кощею. – Но я должна была поквазать.

– На словах такое сказывать надо, дура. Страх-то какой!

– Этво Икван все, – жалуется Квака. – Вишь, квак шквуру-то мне изорвал.

– Да неужто он тебя напополам драл, да еще и голыми руками? Ты ж ведьма, неуч ты неразумная!

– Ох, драл, батюшква! – закатила глаза Квака. – Налетел, словно буйный квакой, я и сделать-то тволком ничегво не успела.

– А не врешь? – с сомнением почесал Кощей костлявым пальцем переносицу. – Да как же он до тебя добрался-то? Ведь в болоте ты, а он вона где!

– Ох, не любвишь ты меня, батюшква, – пустила слезу Квака м языком длинным тут же и смахнула.

– Вот только не надо! – завозился на троне Кощей. – Терпеть я этого не могу: любишь – не любишь. По делу говори! Коли виновен Иван, так я ему… – погрозил кулачком Кощей. – А коли ты в глупость какую ввязалась – не обессудь!

– А шквура моя? Шквура, батюшква? Квак я твеперь с наружностью таквой жить будву?

– Грм-м! – прочистил горло Кощей. – К любой наружности привыкаешь. Я, знаешь, тоже не без изъяна.

– Квак же твак, батюшква?! – вскрикнула Квака, неловко подпрыгнув на месте. – Неужтво твакую обидву Иквану проклятвому спустишь? Ентво ж шквуроненавистник!

– Как так? – поправил Кощей корону на голове.

– А твак! Квасилискину шквуру изорвал, душегвуб проклятвый? – начала загибать перепончатые пальчики Квака, удобно устроившись на заду – только бы не отмерз зад-то на плитах, сквозняками выхоложенных. – Изорвал, в клочки! Мою шквуру испогванил? Испогванил! А дальше что?

– Что? – быстро поморгал Кощей Бессмертный, силясь ухватить мысль Квакину.

– За твою шквуру примется.

– Э-э, да будет тебе глупости-то молоть! Язык у тебя длинный да ум короткий, бабий, – зевнул Кощей, помахав у рта ладонью.

– Глупвости, говоришь? А знаешь ли, квуда идет Икван?

– Куда? – поскреб острую коленку Кощей, выпирающую сквозь черные, лоснящиеся жирным блеском несколько обвислые лосины, и прислушался к творящемуся в пиршественной зале, где Горыныч усиленно гремел посудой.

– Сюда! – ткнула лапой в пол Квака.

– Ну и что?

Шум в зале напротив Кощею совсем не нравился. Почитай, еще немного протянет, и все, пиши пропало – останется он сегодня без еды-питья. И от тех волнений до Кощея не сразу дошел смысл сказанного Квакой.

– Что?! – внезапно спохватился Кощей, вцепившись пальцами в морды львов, будто собирался шире им пасти растянуть. – Куда это – сюда?

– Сюдва. По твою душву.

– Зачем это?

– Квак зачвем? Шквуру грозится стустить, в мордву двать.