Тришестое. Василиса Царевна

– Ка-ка-я наг-лость! – выдохнул Кощей Бессмертный, сатанея. – Да как он осмелился на подобное?

– Да квот, Квасилиску квыручить хочвет. Грозит твебе.

– Врешь!!! – широко распахнул глаза Кощей, в которых полыхнуло яростное пламя.

– Зачвем? – спокойно отозвалась Квака, ликуя в душе – все-таки нашла она подход к отцу. – Перво-наперво, чтвоб себвя испытвать, он на Ягву пошел. Тоже грозит в мордву двать.

– На Ягу? Да чем же Яга-то ему не угодила? – подивился Кощей.

– Почвем же мне знать, толькво доложили мне, идет он к Ягве.

– Зеркало мне! – рявкнул Кощей Бессмертный.

Двое почтительно согбенных слуг вынеслись из темного угла, таща небольшое зеркало. Добежав до трона, слуги бережно опустили на пол сверкающий овал с мутной, ничего не отражающей поверхностью, установили его на ножки и с поклоном отступили назад.

– Покажи мне Ягу, сестру мою! – прорычал Кощей зеркалу.

Кваке тоже очень хотелось посмотреть, что же там такого делается, но она всем своим видом изображала полное пренебрежение к происходящему, будто ее вообще подобные пустяки не волнуют – только бы обман не вышел! Только бы…

Кощей Бессмертный между тем весь подался вперед, едва не свалившись с трона. Челюсть его отвисла, что могло означать крайнее изумление. Чего он такого увидал в посветлевшем, озарившемся голубоватым сиянием овале зеркала, Кваке было неведомо.

– Не мо-жет быть! – прошептал Кощей, сползая обратно на трон. Затем стянул с головы корону и принялся обмахиваться ей. – Невозможно! Яга…

– Чтво, чтво таквое? – изобразила волнение Квака.

Впрочем, волнение ее вскоре переросло во вполне натуральное, стоило ей заглянуть сбоку в волшебное зеркало.

За гладкой поверхностью зеркала, словно за стеклом, расположилось бедное внутреннее убранство избушки Бабы Яги: небольшая тесная комнатушка, стол, стул, печь, сундук. А за столом на табуреточке – казалось, только руку протяни – сидела Яга собственной персоной и… лила слезы! Она утирала их платочком и трогала огромную шишку на лбу да приговаривала: «Ох, Иван. Ох ты ж, тудыть твою растудыть… Запутал бабушку, завертел – ничего ведь не сделала… Ирод проклятущий! Ох, ёшкин батон!..»

Квака ожидала чего угодно, но такого и помыслить не могла. Фантазии фантазиями, а фингал на голове у Яги был красноречивее всяких слов. Неужели и вправду Иван Царевич настолько крут, что с самой Ягой совладал? И ведь как сказал, так и сделал: в мордву дал – настоящий мужик!

– Покажи Ивана! – крикнул Кощей зеркалу, хватая ртом воздух. Непонятно только, перепугался али рассвирепел настолько, что дышал через раз.

А зеркало уж другую картинку изобразило: кромка леса, тропинка, травой поросшая, Иван Царевич – идет себе, насвистывает, цветочки срывает, нюхает да радуется невесть чему.

– Жив! – просипел Кощей Бессмертный. – Жив, Иван! – и сглотнул сухость во рту. – С каргой старой управился. А ведь сильна баба! Горыныча мово дорогого в три узла завязала…

– А я чтво говорила! – поддакивает Квака, за трон бочком заползая. Глупость, разумеется, ну а как Иван-то сквозь зеркало увидит ее да прямо в залу шагнет.

– Помолчи! – зашипел Кощей, прижав пальцы к вискам – задумался, значит. Надолго задумался, думалка-то, поди, совсем от сивухи слаба стала, иссохлась. Трещит у Кощея голова, извилины в ней шуршат, вот только мыслей нет как нет. Да и ситуация, прямо скажем, необычная: отродясь такого не бывало, чтобы на Кощея кто идти удумал, да еще в одиночку. Разве только очень-очень давно, так давно, что Кощей и упомнить не мог.

А Яга тем временем огляделась у себя в дому, принюхалась к воздуху, слезы утерла платочком и к коту, на сундуке отдыхавшему, обернулась. Кивнул еле заметно кот, усищами повел, мол, все, можно завязывать с комедией. Ведь коты на нечистую силу да волшебство всякое ой как чувствительны и взгляды скрытые за версту чуют.

Разулыбалась Баба Яга, драный подол ручками оправила, передничек выровнялка: провела-таки братца! Пущай теперь башку себе сломает, думаючи, что да как со всем этим делать…

И опять Иван Царевич отправился в дальний путь. Спешит, торопится, ногам отдыху не дает. И не то чтобы Бабы Яги боится (хотя кто ее знает, чего ей в следующий-то миг в голову стукнет), а о Василисе своей печется: как она там, в плену Кощеевом, не обидел ли ее чем поганец престарелый, не оскорбил ли? Да и чем ближе к логову разбойничьему, все неопределенности поменьше. Впрочем, неопределенность, может, и на убыль идет, а вот главное до сих пор не проясняется: как с Кощеем бороться. Иглы всякие с зайцами – это, разумеется, хорошо, а вдруг и вправду сказка все это. Что тогда делать прикажете? Останется одно: кулаком в лоб!