Тришестое. Василиса Царевна

– Да я ему… мырдасы того, нач… – ик! – щу! – покрутил кулаками один над другим Иван Царевич. – Кыщею эт-му. Шоб его это… усего в быраний рог, во!

– Сурьезный ты мужик. Токма сложно то.

– Чаво тут сложныго-то? – поморгал Иван Царевич и кулаком как грохнет по столу. – Ка-ак дам и ск-жу, так и было!

– Ну, будет! Раздухарился, – беззлобно проворчал Яков, подхватывая едва не опрокинувшуюся бутыль.

– Слышь, Якыв? – Иван Царевич скосил на кузнеца сначала правый глаз, потом левый – обеими сразу почему-то никак не получалось.

– Чего?

– Выкуй этот… мечь, а?

– Опять – двадцать пять! Да не подымешь ты его, сколь уж говорено про то.

– П-шему? Я п-дыму! Я эт… – Иван Царевич поискал глазами кувалду. Странно, вроде тут только что была – и нет ее. Точно помнил, у печки стояла. Верно, поднял уже…

Поискал глазами по комнате и в окно глянул. Матерь божья! Что за страшные рожи из-за стекол на него таращатся! Иван Царевич даже протрезвел малость.

Головы у них маленькие, абсолютно круглые, лохматые, с нахальными глазами-пуговками и рожками. На рожах – противные склизкие пятачки, коими они по стеклам возят, и улыбки до ушей, словно рот кто им разорвал. А во рту полно острых мелких зубов. И еще язык. Очень длинный язык. Дышат в стекло, скалятся и гримасы противные да обидные корчат.

– Черти! – поспешно закрестился Иван Царевич, потом схватил со стола рюмку, опрокинул ее в себя и губы рукавом утер.

– То бесы, – спокойно отозвался Яков. – Не обращай внимания.

– Бесы?

– Ну да. Ты чего, бесов никогда не видал? – похрустел огурцом кузнец.

– Так ведь… – Иван Царевич не договорил, только опять уставился в окно. А бесы видят, заметили их, и ну кривляться пуще прежнего. Кузница-то не проймешь, а вот гость его, похоже, натура чувственная, на все как надо реагирует. Иван Царевич начинал потихоньку закипать. – Чего это они?

– Да плюнь и разотри. Значить, говоришь, Василиса в плену Кощеевом томится? – решил отвлечь гостя Яков.

– Да погоди ты со своей Василисой, – психанул Иван Царевич, кровь ему ударила в голову – никто еще никогда так не измывался над ним и, тем паче, без «благодарности» за то не уходил.

– Не связывайся, говорю тебе. Слышь?

– Да я их! – вскочил Иван Царевич и завертелся на месте, ища, чем бы таким тяжелым в бесов запустить.

А бесам только того и надо. Пуще прежнего разошлись, пасти пальцами растягивают, «козу» показывают, задами бесштанными, хвостатыми в окно тычутся.

– Сядь, говорю! – Яков налил еще по одной. – На-ка, охолонись.

– Ага! Твое здоровье.

Иван Царевич схватил со стола рюмку и опять ее в рот – хлобысь, а как смешалась она с предыдущей, так и вошла в силу. Озверел Иван Царевич окончательно – будут еще всякие псы бесовские рожи ему корчить да непотребства свои демонстрировать! – схватил бутыль со стола и как запульнет ей в окошко.

Удивительное дело, но окно не разбилось – в раму оконную бутыль аккурат горлышком узким угодила. Распахнулись створки широко, бесов ошалевших с перепугу в стороны раскидало, а самому нахальному, что задом своим крутил, бутылкой той…

В общем, нехорошо получилось с бесом тем. Он же не виноват, что натура такая у него, поганая да противная – природа! Должон он над людями измываться и пакости с подлючестями им строить. Но разве Ивану Царевичу разъяснишь сейчас чего! Разошелся он, не остановить. В сени вылетел, глядь – кувалда стоит! И откуда силища только прибыла, что схватил кувалду ту Иван Царевич, будто дубину какую, и на бесов накинулся, едва двери с петель попутно не снес.

Шум, визг, грохот неимоверный на холме поднялся, пылища клубится, застит все вокруг. Чего происходит, ни бесы, ни сам Иван Царевич разобрать не могут, только кувалдой богатырь тришестой машет да по двору несуразно вертится: то ли самого водит, то ли кувалда помогает. А Яков в дверях мечется, за голову хватается – и ему боязно к Ивану Царевичу приблизиться, а вдруг в горячке не разберется, как говорится, «ху из ху», зашибет.

Но сколь не был зол на бесов Иван Царевич, а все-таки выдохся наконец. Кувалду наземь опустил, на травку присел и по сторонам смотрит, понять не может, с чего так разошелся. А как пылища осела, так и вовсе перед кузнецом неудобно стало: вся земля перед домом вспахана – пахарю завзятому такого не снилось: хоть рожь сей, хоть помидоры сажай. Ворота у кузницы проломлены в нескольких местах, изгородь – в щепки, почти вся, лишь местами кое-где уцелела. Еще у журавля колодезного «ногу» начисто снес, лежит «журавль» на боку, истекает ключевыми слезами, что в ведре оставались. А по бывшему двору кузнечному бесов понакидано! Кто на пашне лежит, стонет, кто на остатках изгороди бельем висит. Один даже на крыше отыскался. Сидит на самой верхотуре, трубу хвостом обернул, лапками в нее вцепился и дрожит, будто лист осиновый.

– О-хо-хо! – покачал головой Яков, обретя подобие дара речи.

– М-да… – смущенно протянул Иван Царевич.

– Зачем ты так?

– А чего они в самом деле, как эти… как их?.. – взмахнул руками Иван Царевич. Но не смог подобрать сравнения и замолк, надувшись.