Тришестое. Василиса Царевна

– Да они что, ополоумили там?! – в ярости топнул ногой Кощей. – Что значит, испугались? Кузнеца какого-то паршивого боятся, а меня, выходит, нет? Сказано же было чинарикам рогатым: выкрасть суму и доставить мне! – потыкал пальцами в грудь Кощей. – А они что? Бояться какого-то кузнеца вздумали? Да я им!.. Я!.. – сказал так и призадумался: «Чего бесам-то сделаешь? Бесы – нечисть живучая, как крысы или тараканы. Чего с ними не делай, а все одно не изведешь. Да еще подлость исподтишка какую учинят… Да ну их к лешему, связываться с ними еще!»

А вслух сказал, чтоб лицо не утерять:

– Потом с ними разберусь, не до них теперь. У-у, подлые мерзкие крысы! – и вдруг в его голову проникла злодейская месть бесам. И так она была коварна, что по спине Кощея пробежали мурашки, а во рту заныли зубы в предвкушении отмщения непокорным.

– Покажи мне бесов! – приказал он зеркалу, все еще стоявшему возле его трона – момент был крайне напряженный, и Кощей не мог сказать, когда ему понадобится его «всевидящее око».

Зеркало посветлело, и в нем протаяла пасторальная картина тихого лесного озера. Картинка двинулась влево, и на передний план выплыла огромная коряга, торчащая из воды. Под корягой сквозь прозрачную воду отчетливо виднелось бесовское племя, сбившееся на дне в кучку. Бесы спокойно спали, не ведая о грозящей им беде.

– Ага, вот вы где! Ну, я вам сейчас устрою! – захихикал Кощей и проговорил нужное заклинание, а в конце уже во весь голос добавил: – Стань пресное озеро соленым, будто море-океян! – и уставился во все глаза в зеркало, ожидая результата.

И тот не заставил себя ждать.

Сначала бесы под корягой просто зашевелились, зачесались, потом взялись метаться туда-сюда, не понимая причины странного неудобство, а уж как соль попала в глаза, так даже до самого тугодумного беса дошло, в чем дело. Неподвижная гладь небольшого озерца надломилась, будто хрупкое стекло, взорвалась осколками брызг, и на травянистый берег выскочили бесы. Стоят, чешутся, глаза красные трут и Кощея недобрым словом поминают, проклятиями сыплют, в зеркало кулачками грозят, словно знают, откуда на них Кощей смотрит.

Заперхал довольно Кощей, зашипел подобием злобного смеха, ручки потер – вот вам, бесы проклятые! Будете знать, как поперек воли моей идти…

– Отец? – прервала его ликования Квака.

– Что?! – недовольно гаркнул Кощей, с трудом отрываясь от уморительного, греющего его черную душу зрелища.

– Шквурку бы мне ноквую, а? – переступила Квака с лапки на лапку, переходя наконец к главному вопросу.

– Обождет твоя шквурка! Вишь, чего творится, а ты – шквурка! Будто проблем больше у меня нет. Оставь меня, думать буду. – Кощей вернулся на трон и принял задумчивую позу известной статуи.

Думать, конечно, было не о чем, но ведь не отцепится же Квака просто так. Как же они все ему надоели: и Горыныч наглый, и бесы своевольные, и Яга с претензиями. Еще и Квака туда же: вынь да положь ей шквуру новую. Вот сейчас все бросит Кощей и пойдет скорняжить!

Квака тяжко вздохнула, видя, что отец не обращает на нее внимания, развернулась и запрыгала к выходу. Не вовремя проклятая шкура расползлась. Не до того сейчас Кощею, а ей что прикажете делать? В образе полулягушки прозябать? Ни прыгать толком, ни в болоте плавать, ни на люди показаться. Вот же напасть навалилась, откуда не ждали. А все он, Иван проклятый, чтоб его подбросило да треснуло обо что!

Только подумала Квака о том, как припомнились ей заклинания, которыми Иван Царевич ее пичкал, и передернуло ее. Может, обойдется еще все? И чего Кощей в эту дуру Василиску вцепился, словно клещ? Выпустил бы на свободу и от всех бед разом отделался бы. Так ведь нет! Все на свой манер крутит, на своем настоять пытается. Вот придут Иван с кузнецом, будет тогда знать, почем фунт лиха…

А может, к Василисе со шкурой-то податься? Вдруг да подлатает, не побрезгует – от Кощея-батюшки фигу чего допросишься, коли рогом упрется. Извинение, правда, у Василиски просить надобно, да не приучена Квака к тому. Впрочем, что дороже: самолюбие с гордостью али шкура собственная?

Заколебалась Квака, в узком коридорчике остановившись – и хочется, и колется. А вдруг пошлет ее Василиска куды подальше. Или того хлеще, хохотать над ней примется, а уж этого Квака никак стерпеть не могла. Только вот шкуры жалко-о…

Чем дальше Иван Царевич с Яковом углублялись в земли Кощеевы, тем скуднее и серее природа вокруг становилась, будто сам дух Кощеев вытягивал из нее соки. Трава стояла жухлая, словно солнце ее нещадно палило без устали, деревца кривые, малолистные росли, а то и вовсе мертвые, с голыми ветвями и облезшей корой. Живности никакой не видать – перевелась вся али попряталась. Даже рыбы в озерцах, тиной заросших, и речушках мутных – и той не было. Пробовал Иван Царевич рыбу удить, но только время без толку убил, ничего на крючок не нацеплялось. Раков тоже не видать. Одни лягушки проклятущие с ящерицами верткими.

В общем, как ни экономили запасы кузнецовы, а подошел им конец. Нужно дичь где-то искать или двор постоялый какой. Да где ж его тут сыщешь, в пустоши безлюдной?