Тришестое. Василиса Царевна

– Ну-ну. Почем знаешь, что колбаски вкусные, коли не пробовала? – все еще сомневался Иван Царевич, никак не решаясь вилкой кусок оторвать и в рот спровадить.

– Так я фаршику отпробывала, фаршику.

– Тяв!

– А так есть ну сопсем нечего-о! – опять взялась старуха за старое и принялась пальцы загибать. – Куропатки нет, рябчика нет, кулика нет, фазана нет. Да что фазана –перепела паршивого, и того нет! Зайца, значится, нет, кабана последнего у прошлом годе изловили, оленя нет, косули нет, лося нет…

– Тяв!

– Да помолчи ты! – замахнулась старуха на собачонку. – Ох, тяжко жить, тяжко! Да ты ешь, милай, ешь, не отвлекайся, а я тебя разговорами о вкусностях развлекать буду.

– Сказки, что ль, сказывать? – Иван Царевич набрался храбрости, отломил кусок колбасы, ко рту поднес. Надкусил. Не абы что, но не так уж противно, есть можно.

Кивнул Якову, мол, в порядке все, ешь спокойно.

Яков медлил, но голод нешуточный и его подпихнул. Набросился кузнец на еду, рвет вилкой колбасу, в рот пихает, прожевывать едва успевает, нежеваные куски глотает, давится, хлебом сухим захрустывает и вином кислым запивает.

– Почему ж сказки-то? – подивилась старуха.

– Так коли вкусностей нет, оно и выходит – сказки!

– Ну, пусть сказки будут. А все аппетит нагонит, – махнула старуха полной ручкой, стул к себе, стоявший у стены, ножкой придвинула. Уселась удобно. – Значит, жили мы тут, не тужили, горя не знали.

– Кто это – мы? – уточнил Иван Царевич.

– Ась?

– Мы, спрашиваю, кто? Все мыкаешь да мыкаешь, а народу в дому – ты да собачонка.

– Вот и выходит, что мы, – выкрутилась старуха.

– А может, еще кто есть?

– Ох, никого. Одинокая я-а-а, – опять завелась карга старая.

– Ну-ну, будет. Сказывай дале! – Иван Царевич бросил вилку, пальцами колбасу схватил – так сподручнее. – Да еще чего на стол подай.

– Может, еще колбаски-то? – с готовностью приподнялась старуха со стула.

– Тащи! – подбодрил ее Иван Царевич.

– Ага, енто мы мигом!

Старуха кинулась в другую комнатушку, быстро возвернулась с охапкой колбасок и свалила грудой на тарелку.

– Вот это дело! – похвалил Иван Царевич, приглядываясь к приличной горе колбас. – Чего ж это за сурок такой был?

– А чего такое? – растерялась старуха.

– Больно велик сурок, говорю! Здесь колбасы, почитай, на пять сурков будет, не меньше.

– Так он с семьей был, – нашлась старуха. – Во-во! Всех тудыть и отправила. На фарш.

– С семьей, говоришь? Ну-ну.

Иван Царевич выбрал колбасу покрупнее и принялся ее грызть.

– Не поверите, я фарш просто забожаю делать! Мясорубочка урчит, мяско ест, а из нее фаршик прет, макаронинка к макаронинке, будто строченька к строченьке. Не фарш – песня! А хотите я вам песенку спою? – встрепенулась старуха.

– Не-е, не хотим, – поморщился Иван Царевич. – Голос у старухи был какой-то масляный, обволакивающий, в дурноту от него тянуло.

– Как хотите, – расстроилась старуха, уж было рот раскрыв.

– Во-во. А откуда любовь-то у тебя к фаршику, коли крутить его не из чего?

– А оттого и любовь та, милай, что дичи ни шиша нет. А как появится, как заведешь мясорубочку и польется из нее песня…

– Ясно, – оборвал Иван Царевич. – Тады лучше дальше ври сказки свои.

– Сказки-то? Так енто сколько угодно! – радостно потерла розовенькие ладошки старуха. – На чем я остановилась?

– На горе, – подсказал Яков, цыкнув зубов.

– На каком еще горе?

– Да откуда ж я знаю, чего у тебя за горе приключилось! – удивился кузнец, колбасой от мух неведомо откуда взявшихся отмахиваясь.

– Не было у меня горя! – поколебавшись, заключила старуха. Но не без сомнения. Похоже, сама уверена не была. – Нет, не было!

– А чего тогда о нем речь завела?

– Я?

– Ты.

– Путаешь ты чегой-то, добрый молодец.

– Ничего я не путаю, – стоит на своем Яков. – Так прямо и сказала: горя, мол, не знала, а оно возьми да и объявись!

– Разве? – похлопала глазами старуха.

– Точно тебе говорю!

– Было такое, – кивнул головой Иван Царевич. – Подтверждаю. Так и сказала: горе пришло, а я и не знала.

– Куды пришло?

– Странная ты, бабушка, – хмыкнул Иван Царевич. – Кто сказку-то сказывает: мы али ты?

– Так вы и не путайте нас! Горе какое-то еще выдумали.

– Может, с памятью у тебя чего, бабушка? Али того хуже? – подозрительно покосился на старуху Яков.

– Это почему еще? – возмутилась карга.

– Ну как же! Ведь горе-то на порог, а ты и понять того не смогла.

– Почему?

– Так сама же сказала: не знала!

– Чего не знала-то?

– Что оно пожаловало.

– Кто? – Бабка уже начинала немного косить глазами.

– Оно! Вишь, на пороге стоит, в дверь колотит.

– Где? – завертела головой старуха.

– Там! – Кузнец, пока бабка прислушивалась, по столу кулачищем легонько постучал, отчего колбасы на блюде в пляс пустились.

– Никак еще кто пожаловал? – подскочила старуха на стуле.

– Ты чего, бабушка, грибов не тех с голодухи насобирала, что ль? – уставился на старуху Иван Царевич.

– Так стучат же!

– Точно не в себе она, – покрутил головой Яков. – Эх, старость – не радость.

– Но я слышала!

– Почудилось тебе.

– Нет, не почудилось!

– Это как с горем: вроде есть оно, а ты его не замечаешь. И осознать не можешь, что пришло, – гнет свое кузнец. – Старость! Верно, брат Иван?