Тришестое. Василиса Царевна

– А-а-а-а! – заголосила старуха не своим голосом, окончательно присутствие духа утеряв, – и в двери. Только ее Иван Царевич с Яковом и видели.

Поднялся Яков с полу, отряхнуся, к дверям распахнутым настежь прошел, на улицу выглянул – никого не видать, только калитка скрипит, покачивается. Пожал плечами, дверь притворил, к столу воротился. Стоит, на блюдо пустое смотрит.

– Нехорошо со старухой вышло, – удрученно покачал головой Иван Царевич. – Смотри, чем закончилось. Вредная она, конечно, но… Кстати, откуда про кабанчика узнал?

– Дык я ж сидел напротив дверей. А как старуха дверь приотворила, так и очаг увидал, а в нем – вертел с кабанчиком.

– И все равно нехорошо.

– Да ты хоть знаешь, кто эта старуха?

– Кто?

– Чай, не признал?

– В первый раз вижу!

– То-то и оно. – Кузнец поднял свою вместительную пустую суму, прошел в комнатушку напротив и принялся набивать суму снедью всякой, что под руку попадалась.

– Да ты чего творишь?! – рассвирепел Иван Царевич. – Лиходей ты окаянный! Бабку шутками едва со свету не сжил, теперь грабеж форменный учиняшь. Не знал я, с кем судьба меня свела.

– Ты, чем трепаться-то попусту, лучше помог бы, – спокойно кузнец отвечает, продолжая пихать в суму все, что повкуснее.

– Не буду я этим заниматься, – сложил Иван Царевич руки на груди и отвернулся. Стоит, ногой притопывает. – И есть не буду.

– Ну-ну, – вздохнул кузнец. – Тогда Кощей все подъест.

– Такой же, видать, как и ты, вор!

– Кончай языком впустую молоть! – рассердился Яков. – Нашел старушку – божий одуванчик! Языковна то, стряпуха Кощеева!

– Кто? – враз побледнел Иван Царевич.

– Языковна. Вельми противная старуха. Как языком молоть примется – весь мозг выест. Речами своими обовьет, узлами завяжет разум, замутит…

– Врешь!

– Чтоб мне… – Кузнец закончил снедь в суму трамбовать, клапан закрыл, завязал тесемочку и на плечо сильное суму вскинул. – Ну, пошли, что ль?

– Пошли, – вздохнул Иван Царевич. – А не обознался ли ты, брат Яков?

– Тяжело тут обознаться. Как трепаться старуха зачала, так у меня и голова кругом враз пошла.

– И ты почувствовал? – удивился Иван Царевич.

– А что ж я, каменный, безмозглый?

– Извини меня, брат Яков, – вздохнул тяжко Иван Царевич. – Ошибочка вышла. Ты меня из беды выручил, а я тебя словом нехорошим обозвал.

– Будет тебе! На то и друзья дадены, чтоб друг друга из беды выручать.

– Точно! – и вдруг хихикнул в кулак Иван Царевич. – Да горе от дверей отваживать.

Расхохотались они, Яков Ивана Царевича за плечо приобнял, потрепал, и вышли они в сумерки надвигающиеся – лучше уж в лесу заночевать, чем в доме у нечисти проклятой.

Глава 14. Дрёма

Недолго маялась сомнениями Квака. Ну его, папашу вредного, все равно ничего от него не допросишься, даже снегу зимой. Эту-то шкуру с трудом выклянчила у Кощея. Согласился тот, чтоб только от дочки родной отвязаться. Знала Квака – терпеть ее Кощей не может, будто и вовсе не родная ему. Потому и шкуру справил. А если уж параллель продолжать, то Кощей вообще никого на дух не переносит, со всеми разругался, даже с родной сестрой. Никто ему не нужен, сам в себе он: и брат себе, и друг, и жена… Нет, не в том смысле, как некоторые могли подумать – исключительно в духовном. Хотя, конечно, непонятно, чего ему с женой-то делать вообще и особо со своим пакостным, гнусным характером. Только со Змеем Горынычем и ладил кое-как, и то из выгоды, а то бы давно послал куды подальше. А Василиса – бзик старческий, мол, хочу обладать – и буду! А коли не по-моему выйдет, так все едино у меня останешься век свой вековать. Договор!

Вот такой он вредный да противный был.

А колдун он, хотя и сильный, да не всемогущий. И недальновидный. Иногда такую гадость заварит, что самому от нее же и достанется.

Квака помнила случай, как Кощей однажды зверье приманить в замок собрался, когда опустели земли его – Горыныч больно здоров жрать оказался.

Наколдовал, значит, Кощей, пальчиками покрутил, очами посверкал, и ринулось к нему зверье со всех краев земли, словно очумелое. Радуется Кощей, ладони трет и кхекает довольно – посмеивается. А как во дворец Кощеев черный зверье ломится начало, так ему вовсе не до радости стало. Ведь он как желал? Прибежит зверье, у замка толкаться будет, ждать, пока не вызовет его Кощей по нужде обеденной. А зверье больно ушлое оказалось: мало того, что по пути ко дворцу всю зелень поедом поела, ни лесов, ни полей цветущих не оставило, так еще и замок разрушить порешило, потому как в планы Кощея Бессмертного никак не входило зверье к себе пущать да скотный двор из замка собственного устраивать.

А зверью что до того? Получило оно приказ колдовской прибыть в замок – куда ж денешься! И сбивалось оно в кучи у стен замка Кощеева, волнами набегало, на стены грудями кидалось. Пока мало его было – ничего, а как порядком прибыло, то Кощей и вправду перетрусил не на шутку. От волн живых тех дворец вздрагивать начал от основания до самых верхушек башен: скрипит камень, стонет, полы-крыши ходуном ходят, ворота железные трещат, гнуться.