Тришестое. Василиса Царевна

– Так договор… – задохнулся от подобного недоверия Кощей.

– Отойди! – настойчиво повторил Иван Царевич, упрямо выпячивая нижнюю челюсть.

– Да на, подавись! – вспыхнул Кощей и отодвинулся на шаг назад.

– Еще.

Кощей отступил еще на шаг.

– Дальше!

– Да что ж за издевательство форменное?! – всплеснул он руками и отошел за дуб.

Иван Царевич приблизился к сундуку и вложил в него яйцо, поглядывая, не выскочит ли Кощей. Тот мялся, выглядывал из-за ствола дуба, боясь спугнуть удачу. Но как только Иван Царевич отодвинулся от сундука, выскочил и бросился к яйцу.

– Ага! Мое яйцо, мое дорогое яичко…

Но добежать не успел.

С неба, завывая, спикировала ступа с Бабой Ягой и зависла над сундуком.

– Вот енто, ёшкин-батон, и есть твоя смертушка, братец дорогой? – полюбопытствовала старуха, заглядывая в изувеченный железный короб. – Правда, значится.

– Чего тебе надо, карга старая? – взбеленился Кощей, замахав на нее руками. – Убирайся отсюда подобру-поздорову.

– А ты не грози мне, ёшкин-батон, не грози! Понял, хорек ты вонючий?

– Чего приперлась? Звали тебя? Дай пройти! – Кощей попытался оттолкнуть со своего пути висящую в воздухе ступу, но заработал помелом по лысине.

– Ах ты, перечница проклятая! – кинулся за забренчавшей по земле короной – это ж надо, второй раз корону потерял! Не к добру то.

– Руками не трогай! Не твое, чай, – угрожающе взмахнула Баба Яга помелом. – Читать могёшь? – и ткнула пальцем в бок ступы, на котором намалевано было вкривь и вкось: «Рарытет. Ценный. Руками не лапать!»

– Да нужон мне твой «рарытет»! Дай свое забрать.

– Свое, говоришь? А помнишь, как мной торговал, будто девкой какой непотребной? – прищурилась одним глазом вредная Яга.

– Да ты чего?! – не на шутку перепугался Кощей. – Чего ты?

– Должок тебе возвернуть решила, ёшкин-батон.

– Не балуй, слышь? Не надо!

– Надо, Кощеюшка, надо! – недобро так усмехнулась Яга и метлой как взмахнет над сундуком. У Кощея едва третий за день сердечный приступ не случился.

Но Яга и не думала яйца разбивать – просто слишком, не интересно. Вместо того сундук наполнился… целой горой одинаковых яиц – одно к одному, пятнышко к пятнышку. Кощею от зрелища того совсем не по себе стало – чего ж ему с этой горой яиц теперь делать? С одним возни-мороки столько было, а теперь цельный ворох охранять придется – ведь поди разберись, в каком смерть его.

Приблизился он к сундуку, яйцами заваленному, на колени упал перед ним и икать взялся.

Но мало того Яге. Опять помелом крутнула, теперь на Горыныча. Дрогнул статуй деревянный, еще раз и еще, скрипнуло в нем чегой-то, и ожил Горыныч. Крылья сложил, лапы размял, дымом пыхнул и заулыбался – живой!

А Баба Яга взвилась в ступе своей – только ее и видели. Заодно и Ивана с Василисой и кузнецом с собой прихватила, каждого на свое место закинула в благодарность нежную. Еще бы, такую месть Кощею учинить помогли!

А Кощей стоит на коленях над сундуком, яйца щупает, в руках катает да трясет.

– Ну, карга паршивая, сочтемся еще! – ворчит себе под нос.

Горыныч тем временем полностью в себя пришел. Видит, Кощей над сундуком, полным яиц навис. Трясет их, облизывается.

– Ах ты, гад! – бросился к нему Горыныч со всех ног, из стороны в сторону переваливаясь. – Сам все сожрать решил? Беспомощностью моей воспользовался?

– Ох, Горыныч! – пропустил Кощей слова змея мимо ушей. – Живой! А я так печалился о тебе, так печалился.

– Печалился, говоришь? – пыхнула дымищем средняя голова. – А ну, подвинсь, не засти!

Змей сдвинул Кощея в сторонку и к сундуку лапы протянул.

– Да ты чего, Горыныч? – растерялся Кощей.

– Яички! – облизнулся тот, и пока Кощей пытался понять, чего змей собирается сделать, шутя подхватил сундук и опрокинул его себе в пасть.

Вскрикнул Кощей от умопомрачения, как узрел он такое святотатство, глаза закатил и в обморок плашмя хлопнулся.

– Чего это он? – спросила левая голова, пока средняя с сундуком разбиралась да пасть утирала.

– Без понятия, – пожала левым плечом правая. – Может, поспать прилег? Умаялся, поди, от дел государственных.

– От жадности то, – сыто рыгнула средняя голова.

– Ну, пусть поспит, – сказала левая.

– Пусть, – согласилась правая.

– Да и нам не мешало бы после обеда сытного вздремнуть, – зевнула средняя, отбрасывая в сторонку ставший бесполезным сундук.

– И то верно, – не стала спорить правая. Больно уж сон прелюбопытный ей досмотреть хотелось.

Зевнул сладко Горыныч в три глотки, под дубом, в корнях его, удобно расположился, лапы на пузе сложил и захрапел. Ведь сон – первейшее дело, особливо опосля пережитых треволнений. Да еще, засыпая, пожалел Кощея змей. Проходимец он, а все ж яичко хоть одно нужно было ему все-таки оставить. Друг как-никак! Только бы не осерчал, когда проснется.

Послесловие