Тристания

Она прижимала меня к себе, как прежде, но я не хотел спать рядом с нею. Ее дыхание раздавалось точно из-под плотной пленки, и я злился: почему она отпустила отца, почему позволила бульону пролиться на стол и присохнуть к нему?

Иногда мне казалось, что я читаю мамины мысли. Все в этом доме было мне знакомо, я знал, где лежит каждый предмет, и помнил каждую пылинку на мебели.

Но сейчас я как будто в чужом доме: здесь странно пахнет. Не порченым птичьим яйцом, как на улице, а тухлой рыбой, медленно задыхавшимися крабами и долго вынашиваемой местью.

Запах идет не из кухни и не из моей комнаты; я вхожу в мамину спальню, и едкая вонь с силой ударяет мне в лицо. На вид здесь все то же, что и всегда: стакан для воды стоит на ночном столике, шторы раздвинуты так, как мама раздвигает их по утрам, кровать заправлена, а подушка лежит на своем месте и ждет знакомой тяжести.

Но когда я подхожу ближе, то вижу посередине одеяла большое пятно.

Оно холодное.

Мокрое.

Медленно поднимаю одеяло, и глаза тотчас начинают слезиться. На простыне лежат куски чего-то серого.

Разрубленный на части ребенок.

Это моя первая мысль: на кровати разрубили ребенка, совсем крохотного; как мне высушить его? Как заставить его дышать, если у него нет легких? Как отыскать в этой куче сердце и пальцы и почему все такое серое и перемолотое?

Отчаяние встает комком в горле. Комок распухает, когда я слышу кого-то, слышу топот по полу и вижу, как в комнату влетает темное существо. Оно запрыгивает на кровать, обнюхивает постель, превратившуюся неизвестно во что, и начинает есть.

Какое жуткое чавканье. Я на мгновение забываю, кто я такой. Затем прихожу в себя и понимаю, что передо мной за создание, вспоминаю, как касался рукой его мягких ушей. Велю ему спуститься на пол, оно рычит и скалит свои желтые зубы.

Однако послушно садится возле кровати, повизгивает и смотрит на меня.

— Все, пошли отсюда, — говорю я, а оно вскакивает и облизывает свои запачканные маслом губы.

Марта

Наступает утро.

Марта просыпается, видит себя будто со стороны и не может поверить, что жизнь — это взаправду. Тем не менее одеяло и подушка на ощупь такие же, как всегда, а влажная простыня липнет к спине.

Берт спит. Марта встает и идет на кухню, смотрит на синие крашеные стены и на привычные предметы вокруг как на что-то новое. Вспоминает запах краски, которая сохла медленно и приставала к собачьей шкуре, словно собака бегала по небу; вспоминает о собаке.

Распахивает дверь дома и зовет, но собака не приходит.

Лава остановилась.

Отдыхает где-то наверху — там, где Марта снимала мокасины и глядела на овец…

Она оставляет дверь открытой. Марта привыкла не запирать дверь, а еще привыкла погружать по утрам руки в кофейные зерна, хотя кофе она варит редко.

— Да вернется твоя Этель, можешь не беспокоиться, — слышит Марта голос мужчины и вздрагивает. — Эта псина всегда возвращается, ничего другого она не умеет, — добавляет Берт, а Марта оборачивается и чувствует: все, что было между ними ночью, осталось в прошлом.

— Не знаю, — отзывается она. — Сколько всего мы умеем, когда никто не смотрит?

— Марта, — говорит Берт, — мы справимся. Все наладится.

— Этого никто не может знать.

— Я знаю. Остров не причинит нам вреда. Он любит нас.

— Остров не умеет любить. Он лишь точка на карте, — отвечает Марта и идет в кладовку, достает банку с кофе и стучит ею об стол.

— Но очень необычная точка.

Марта открывает банку и понимает, что зерен почти не осталось.

Смотрит на Берта и видит его впервые за все утро, а может быть, за всю жизнь. И не знает, кто он такой.

Почему муж следует за нею и в то же время оставляет одну?

Марте не хватает кислорода, она выпускает банку из рук и выходит на улицу. Во дворе по-прежнему стоит этот запах, одновременно знакомый и чужой; он растекается повсюду и напоминает Марте о том, как однажды она забыла пингвиньи яйца на подоконнике. Почему она оставила их там, почему позволила запаху распространиться и пропитать одежду? Почему она это сделала?

Марта поднимает взгляд и смотрит на склон, по которому змеится тропа, ведущая наверх, к картофельным полям. Тропа змеится вниз, вдоль нее движутся какие-то точечки. Все вместе они образуют черного червяка, который ползет в сторону поселка.

Марта поднимает руку и ощупывает свои ребра: они на местах.

Тут пока все цело, но кое-что другое может не уцелеть, — говорит она себе, хотя на самом деле уже знает правду.

Джон

Над поселком, вблизи Цыганского оврага, находятся два водопада. Говорят, что на уступе между ними зарыто сокровище: медный котел Томаса Карри, наполненный золотыми монетами.

Томас был в числе трех первых жителей острова. Когда оба его товарища умерли, Томас остался на острове один, затосковал, осушил все бутылки до дна и стал ждать кораблей, которые привезут новые бутылки.

Время от времени он попадал на корабли и пил. Напившись, Томас хвастался морякам, что спрятал на острове монеты, но, как бы пьян хитрец ни был, он не рассказывал, где зарыл клад.