Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина. Книга 2. Часть 1

Затворник Койоакана пытался составить завещание в духе последних писем Ленина. В несколько приемов. Но этого не получилось. У Ленина его последняя мысль и воля были обращены только к народу, партии, ее Центральному Комитету. Только и исключительно! Троцкий же составил свое завещание из нескольких небольших текстов и приписок, говоря в них главным образом о себе, о своей преданности делу, своей чести, жене, своих принципах. ’’Если бы мне пришлось начать сначала, — писал Троцкий в завещании, — я постарался бы, разумеется, избежать тех или других ошибок, но общее направление моей жизни осталось бы неизменным. Я умру пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом… Моя вера в коммунистическое будущее человечества сейчас не менее горяча, но более крепка, чем в дни моей юности"’. Троцкий в своем завещании даже не упомянул своего детища — IV Интернационал…

Значительная часть завещания носит очень личный характер и посвящена его жене, Наталье Седовой. Необычны заключительные строки первой части завещания: ’’Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтобы воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу ярко-зеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде. Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят ее от зла, гнета, насилия и наслаждаются ею вполне”"⁶.

Видимо, Троцкий думал и о самоубийстве. В завещании есть строки: ”в случае смерти нас обоих…” — фраза не окончена. В приписке далее говорится, что они с женой неоднократно соглашались, что лучше совершить самоубийство, чем позволить, чтобы старость превратила их в инвалидов. Он понимал, что светильник горит лишь до тех пор, пока его питает надежда. ”Я сохраняю за собой право самому определить срок своей смерти…” — писал в завещании Троцкий. Но время его смерти определили другие. Истории было угодно, чтобы драма Троцкого завершилась иначе, чем он предполагал, тем более что в этой драме участвовали люди, многие из которых были не просто противниками Троцкого, но и ненавидели его всей силой своей души. Последние две фразы завещания Сталин прочел несколько раз: ’’Каковы бы, однако, ни были обстоятельства моей смерти, я умру с непоколебимой верой в коммунистическое будущее. Эта вера в человека и его будущее дает мне и сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия”.

Сталин, поднявшись, в задумчивости расхаживал по своему большому кабинету, по привычке держа в руках потухшую трубку. Даже если бы он поверил словам Троцкого, то не испытал бы никаких сомнений. Изгнанник думал об идеях и идеалах, а Сталин — лишь о власти. У библейского Давида, почему-то вспомнил Сталин, было шесть сыновей, а у Троцкого два, которых Сталину не раз доводилось видеть в 20-е годы в Кремле. Они жили неподалеку друг от друга… Младший, Сергей, сгинул где-то в лагере в 38-м… А старший, Лев, уехал в 29-м в изгнание, был правой рукой отца в его бурной политической деятельности. Кажется, умер от аппендицита в одной из эмигрантских клиник Парижа… Также незаметно исчезли две его дочери от первого брака. Сталина они не интересовали.

Его, Сталина, сыновья, славу богу, живы. И Яков и Василий — военные. Если случится самое страшное — война, оба будут на фронте. Сталин раскурил трубку, сел за стол. Газету с сообщением о ’’смерти международного шпиона” отложил в сторону и придвинул к себе папку с надписью ’’Документы Наркомата иностранных дел”.

Тайная дипломатия

Однажды Сталину попалась на глаза книга, изданная в России еще в начале века, ’’Очерк истории министерства иностранных дел”. Листая пожелтевшие страницы, он скользил взглядом по заголовкам, рисункам, фотографиям, отдельным строкам: посольский приказ, посольские или думные дьяки, русские дипломаты А.Л. Ордин-Нащокин, Н.И. Панин, К.В. Нессельроде, А.М. Горчаков, коллегии, департаменты, конгрессы, союзы…