Триумф непослушания (СИ)

Наш отряд пригнали на заранее вырытый овраг и усадили за пулемёты. Фельдфебель включил граммофон и оттуда начала литься старинная музыка. А у меня ушла душа в пятки. Помнишь, как в детстве наши родители собирались с друзьями и любили слушать «Oh du lieber Augustin»? Эта музыка разбудила во мне давно забытые воспоминания. Я вспомнил, что оказывается когда-то жил спокойно и не думал о войне. А моя сестрёнка не боялась засыпать по ночам, содрогаясь от скрежета гусениц или идущего от самолётов грохота.

Фельдфебель ходил вдоль оврага и всё напевал под нос: «Oh du lieber Augustin, Augustin, Augustin…» Из леса наши солдаты начали выводить людей. Побитые, в лохмотьях, некоторые раненые. Среди них были и дети. Я уже потом понял, что их согнали из окрестных селений. Что мы проводили акцию устрашения во избежание подрывной деятельности. Тогда же я думал только об одном: «Что чёрт возьми мы делаем?!»

Во главе колоны шёл высокий парень. На него было больно смотреть, но я ещё никогда не видел настолько спокойного и смирившегося человека. Словно скот, покорно идущий на бойню. За ним старались не отставать остальные. Дети плакали. Мамы пытались их успокоить, хотя и сами были готовы разрыдаться.

Перед входом в овраг фельдфебель приказал всем раздеться. С тех, кто раздевался очень медленно, буквально сдирали одежду. Затем всех загнали прямо на стволы пулемётов. Высокому парню приказали встать на колени. Он что-то пробурчал и указал на небо. Тогда его сбили с ног и начали вбивать в череп камнями несколько гвоздей. Он уже давно умер, но при каждом ударе продолжал вздрагивать.

Фельдфебель прикрутил пластинку и отдал команду стрелять. Я… Я не хотел. Мои руки сдавило спазмом и я нажал на гашетку. Очнулся, когда уже всё было кончено. Фельдфебель спрыгнул в овраг и среди однородной массы грязных человеческих тел простреливал затылки тем, у кого, как ему казалось, ещё теплилась жизнь. Ему было совершено плевать, кто перед ним. Он уже был не человеком, а машиной. Машиной, выполняющую людоедские приказы или, как ему казалось, дело Хартии. Закончив, он опять включил музыку и продолжил напевать: «Oh du lieber Augustin, Augustin, Augustin…» Я не выдержал, отвернулся и меня начало рвать.