Триумфальная арка

Снова прислушался. Кузнечики. Поляна. Небо светлеет на глазах, раздаваясь ввысь. Еще немного – и солнышко покажется. Равич пошире распахнул переднюю дверцу, вытащил Хааке из машины, откинул вперед спинку и попытался уложить Хааке на пол в проем между передними и задними сиденьями. Не выйдет. Мало места. Обойдя машину, открыл багажник. Быстро оттуда все повытаскивал. Потом снова выволок Хааке из машины и подтащил к заднему бамперу. Хааке был еще жив. Но уже тяжелый, как покойник. Пот заливал Равичу глаза. С грехом пополам ему удалось погрузить тело в багажник. Он утолкал его туда в позе эмбриона, коленками к животу.

Потом подобрал с обочины инструменты, лопату, домкрат и забросил все это в машину. Совсем рядом на одном из деревьев вдруг запела птаха. Он вздрогнул. Казалось, ничего громче он в жизни не слышал. Посмотрел на поляну. Стало еще светлее.

Теперь главное – исключить малейший риск. Он снова обогнул машину и наполовину приоткрыл крышку багажника. Левой ногой оперся на бампер, поддерживая крышку коленом, чтобы только руки просунуть. Если кто вдруг появится, со стороны все должно выглядеть так, будто он просто роется в багажнике, который он в любую секунду сумеет захлопнуть. Путь предстоит не близкий. А это значит: Хааке надо убить сейчас.

Тот лежал, уткнувшись головой в правый угол. Равич ясно видел и голову, и шею. Шея еще мягкая, пульс прощупывается. Равич изо всех сил стиснул горло. Стиснул – и не отпускал.

Казалось, это длится вечность. Голова дернулась. Но только слегка. Потом заерзало тело, силясь распрямиться. Словно ему тесно в одежде. Рот раскрылся. Опять пронзительно защебетала птаха. Изо рта вывалился язык, желтый, обложенный, огромный. А потом Хааке вдруг раскрыл глаза. Вернее, только один глаз, но глаз этот всем яблоком лез и лез из глазницы, и казалось, уже прозрел, уже начинает видеть и вот-вот выскочит прямо на Равича, – но тут тело разом обмякло. Равич еще какое-то время не разжимал рук. Все.

Крышка багажника со стуком захлопнулась. Равич отошел на несколько шагов. Почувствовал, как трясутся колени. Едва успел ухватиться за дерево, и тут его вырвало. Рвало долго, выворачивая желудок наизнанку. Он пытался унять позывы. Бесполезно.

Подняв наконец голову, он увидел, что по поляне кто-то идет. Человек шел в его сторону. Равич продолжал стоять. Мужчина приближался. Походка неспешная, с ленцой. Судя по одежде, работяга, может, садовник. Посмотрел на Равича. Тот сплюнул и вытащил из кармана пачку сигарет. Закурил, глубоко затянулся. Едкий дым обжег горло. Прохожий пересек аллею. Мимоходом глянул на блевотину, на машину, потом на Равича. Ничего не сказав, с непроницаемым лицом все тем же неспешным шагом прошел мимо и вскоре скрылся за перекрестком.

Равич еще немного постоял. Потом запер на ключ багажник, сел за руль, запустил мотор. В Булонском лесу делать больше нечего. Слишком светло. Надо ехать в Сен-Жермен. Тамошние леса он знает.

30

Примерно через час он остановился у небольшой закусочной. Очень хотелось есть, да и голова была как чугун. Приткнув машину прямо перед входом, где стояли два столика и несколько стульев, он заказал кофе, булочек, а сам пошел мыться. В туалете воняло. Он попросил стакан и долго полоскал рот. Потом вымыл руки и вернулся за стол.

Завтрак уже ждал его. Кофе как кофе и пахнет, как обычно. Над крышами чиркают ласточки, солнце уже развесило по стенам домов свои первые золотистые гобелены, люди идут на работу, за занавеской из стеклянных бус уборщица, подоткнув подол, домывает кафельный пол. Тихое летнее утро, такого благостного утра Равич давно не припомнит.

Он выпил горячего кофе. И тут понял, что есть не может. Не может даже притронуться к булочке. Он смотрел на свои руки. «Что за бред, – пронеслось в голове. – Черт возьми, только комплексов мне недоставало. Надо поесть». Он заказал себе еще кофе. Закурил сигарету, тщательно проследив, чтобы сунуть ее в рот нетронутым концом. Нет, так не пойдет, сказал он себе. Но поесть все равно не смог. Значит, сперва надо кончить дело, решил он, встал и расплатился.

Стадо коров. Бабочки. Солнце над полями. Солнце в ветровом стекле. Солнце на брезентовом верхе машины. Солнце на металлической крышке багажника, под которой лежит Хааке, уже мертвый, так и не поняв, кто его убил и за что. Не так надо было. Не так…

– Узнаешь меня, Хааке? Вспомнил?

Он видел перед собой растерянную, красную физиономию.

– Нет. А в чем дело? Кто вы такой? Мы что, встречались раньше?

– Да.

– Когда? И что, были на ты? Может, в кадетском корпусе? Что-то я не припомню.

– Значит, не припомнишь, Хааке? Нет, не в кадетском корпусе. Позже.