Триумфальная арка

– Позже? Но вы ведь за границей жили? А я никогда из Германии не выезжал. Только в последние два года, вот сюда, в Париж. Может, где-нибудь в борделе?..

– Нет. Не в борделе. И не здесь, Хааке. В Германии.

Шлагбаум. Рельсы. Крохотный палисадник, зато цветы стеной – розы, флоксы, подсолнухи. Ожидание. Никчемный, обшарпанный, черный от сажи товарняк, пыхтя и отдуваясь, нескончаемо тащится сквозь благодать утра. А в ветровом стекле, отражением, все еще глаза, те самые, выпученные, студнем, – сейчас, в темноте багажника, на них налипает дорожная пыль.

– В Германии? А-а, понял. Должно быть, на партийном съезде, в Нюрнберге. Кажется, припоминаю. По-моему, в «Нюрнбергском подворье», верно?

– Нет, Хааке, – с расстановкой произнес Равич прямо в ветровое стекло, чувствуя, как темной стеной накатывается волна былого. – Не в Нюрнберге. В Берлине.

– В Берлине? – Призрачное лицо в тряской зыби отражения подернулось гримасой наигранного нетерпения. – Ну ладно, дружище, достаточно! Довольно тянуть из меня жилы, помучили и хватит. К чему эта пытка? Выкладывайте! Так где?

Еще волна, теперь под руками, как будто из-под земли.

– Пытка, Хааке! Точно! Это была пытка!

Смешок, неуверенный, настороженный.

– К чему эти шутки, любезный?

– Это была пытка, Хааке! Теперь вспомнил, кто я?

Снова смешок, еще неуверенней, еще настороженней, но уже с ноткой угрозы.

– Откуда ж мне помнить? Я тысячи лиц вижу. Всех не упомнишь. А если вы на тайную полицию намекаете…

– Да, Хааке. Это было в гестапо.

Пожатие плеч. Пауза.

– Если вас когда-то там допрашивали…

– Именно. Теперь вспомнил?

Снова пожатие плеч.

– Легко сказать «вспомнил». Мы тысячи людей допрашивали…

– Допрашивали! Мучили, били до потери сознания, почки отшибали, руки-ноги ломали, полумертвыми в подвал сбрасывали, потом снова вытаскивали, лица уродовали, яйца расквашивали всмятку – это у вас называется «допрашивали»! Утробный стон тех, кто уже не в силах кричать, – вот как вы «допрашивали»! Звериный вой от обморока до обморока, а вы ему ногами в живот, и дубинками резиновыми добавить, и ремнем с пряжкой – это все у вас безобидно так называется «допрашивали»!

Равич все еще не спускал глаз с прозрачной пухлой физиономии в глубинах ветрового стекла, сквозь которое бесшумно тянулись пшеничные поля в веселых крапинках цветущего мака, живые изгороди розового и белого шиповника, – губы его шевелились и произносили все, что он давно хотел и когда-то обязательно должен был сказать.