Триумфальная арка

Она вышла из ванной и положила руки ему на плечи. Сквозь тонкую ткань пижамы он ощутил ее влажную кожу. Ощутил ее тело и ток крови.

– Ты злишься оттого, что я ревную тебя к твоим друзьям? – спросила она.

Он отрицательно покачал головой. Шлем. Амазонка. Наяда, вышедшая из волн океана. Шелковистая кожа, еще пахнущая водой и молодостью.

– Пусти меня, – сказал он.

Она ничего не ответила. Эта линия от высоких скул к подбородку. Губы. Тяжелые веки и ее грудь, прижимающаяся к его груди…

– Пусти меня, или…

– Или?.. – переспросила она.

Перед открытым окном гудела пчела. Равик следил за ней взглядом. Вероятно, вначале ее привлекли гвоздики эмигранта Визенхофа, а теперь она искала другие цветы. Пчела влетела в комнату, покружилась и села на край рюмки из-под кальвадоса, стоявшей на подоконнике.

– Ты соскучился по мне? – спросила Жоан.

– Соскучился.

– Очень?

– Очень.

Пчела, медленно покружив над рюмкой, вылетела в окно – к солнцу, к гвоздикам эмигранта Визенхофа.

– Мне бы так хотелось остаться у тебя, – сказала Жоан, положив голову ему на плечо.

– Оставайся, уснем. Мы мало спали.

– Не могу. Я должна уйти.

– В вечернем платье? Куда ты сейчас в нем пойдешь?

– Я принесла с собой другое.

– Каким образом?

– Под плащом. И туфли тоже. Они лежат под моими вещами. Я взяла с собой все необходимое.

Она не сказала, куда ей нужно идти, а Равик ни о чем не спросил.

Снова прилетела пчела. На этот раз она сразу же устремилась к рюмке. Видимо, кальвадос пришелся ей по вкусу. Или, по крайней мере, плодовый сахар.

– Ты настолько была уверена, что останешься у меня?

– Да, – сказала Жоан, не шевелясь.

– Водки не надо, – сказал Равик.

– Ты не хочешь водки? Это настоящая «зубровка» .

– Сегодня не хочу. Дай лучше кофе. Покрепче.

– Пожалуйста.

Он закурил сигарету и подошел к окну. Платаны уже оделись свежей густой листвой. Перед его отъездом они стояли совсем еще голые.

Роланда принесла кофе.

– А ведь девушек у вас прибавилось, – заметил Равик.

– Да, мы взяли двадцать новых.

– Неужели так хорошо идут дела? Это теперь-то, в июне?

Роланда подсела к нему.

– Дела идут так хорошо, что мы только диву даемся. Люди точно с ума посходили. Днем и то полным-полно. А уж по вечерам что творится…

– Может быть, погода влияет?

– Погода тут ни при чем. Обычно лето – мертвый сезон. А в этом году словно сумасшествие какое-то на всех нашло. Посмотрел бы, как бойко торгует бар! Можешь себе представить – даже французы заказывают шампанское!

– Невероятно.

– Что касается иностранцев, это в порядке вещей. На то ведь они и иностранцы. Но французы! Больше того – парижане и те пьют шампанское! И, представь, платят! Пьют шампанское вместе «дюбонне», пива и коньяка! Можешь ты мне поверить?

– Только если увижу собственными глазами. Роланда налила ему кофе.

– А от посетителей прямо отбоя нет! – продолжала она. – Голова идет кругом. Спустишься вниз – сам увидишь. Зал уже сейчас переполнен. Самая разношерстная публика. Что это вдруг нашло на людей, Равик?

Он только пожал плечами.

– Старая история об океанском корабле, идущем ко дну.

– Но ведь мы-то не тонем! Наоборот, дела идут блестяще!

Дверь отворилась, и в комнату вошла Нинетта, мальчишески стройная, в коротких штанишках из розового шелка. У нее было ангельское личико, и она считалась одной из лучших девиц заведения. Ей шел двадцать первый год. В руках она несла поднос с хлебом, маслом и двумя горшочками джема.

– Мадам услышала, что доктор пьет кофе, – проговорила она хриплым басом. – Она просит вас отведать джема ее собственного приготовления.

Нинетта усмехнулась. Ангельский лик исчез, сменившись гримасой озорного уличного мальчишки. Она поставила поднос на стол и, пританцовывая, вышла из комнаты.

– Вот видишь, – вздохнула Роланда. – Распустились – дальше некуда. Знают, что они нам нужны.

– Ну и правильно, – заметил Равик. – Когда же еще они смогут себе это позволить?.. Но что означает этот джем?

– Это гордость мадам. Сама готовит его. В своем имении на Ривьере. Он и вправду хорош. Попробуй.

– Терпеть не могу джема. Особенно если его варила миллионерша.

Роланда отвинтила стеклянную крышку, взяла лист толстой бумаги, положила на него несколько ложек джема, гренок и кусок масла. Завернув все это в пакет, она подала его Равику.

– Возьми, – сказала она. – Уж угоди ей! Потом выбросишь. Она обязательно проверит, отведал ли ты его. Последнее, чем может гордиться стареющая женщина, лишенная всяких иллюзий. Сделай это хотя бы из вежливости.

– Хорошо, – Равик встал и открыл дверь. – Довольно-таки шумно, – сказал он, вслушиваясь в гул голосов, музыку, смех и крики, доносившиеся снизу. – Неужели там только французы?

– Нет, конечно, Большей частью иностранцы.

– Американцы?

– В том-то и дело, что не американцы, а немцы. Никогда еще у нас не было так много немцев. Тебе это не кажется странным?

– Вовсе нет.

– Они почти все хорошо говорят по-французски. Не то что немцы, которые приезжали в Париж несколько лет назад.

– Нетрудно себе представить. Должно быть, у вас и солдат немало бывает

– в том числе и колониальных?

– Ну, эти-то всегда ходят.

Равик кивнул.

– И что же, немцы тратят много денег?