Триумфатор

– И правильно, – Авл сам не ожидал от себя такой реакции. – Долго мужчине быть одному нельзя. Сами знаете, мало ли что. А тут, как говорится, «Где ты, Кай, там и я, Кая».

С роду он ничего подобного не думал о Папее. Сидит себе дома, и слава богам! Не хотел бы ее участия ни в одном походе. Расставание – лучший лекарь в семейной жизни. Целебная трава от любых неурядиц. После разлуки крепче любится.

Но тут, глядя на пару Септимия и Юнии, все казалось иначе. Эти двое держатся за руки, и хоть трава не расти.

Но все же тайна есть, одернул себя проконсул. Станут они ее рассказывать первому встречному! Ему отчего-то очень захотелось разгадать загадку. «Дел, что ли, других нет!» Но в душе поселилась уверенность, что рано или поздно он все узнает. А пока довольно и того светлого, отрадного чувства, которое его охватывало при одном взгляде на эту пару. «Где ты, Кай, там и я, Кая».

И тут же возникала страшная обида: почему не ему самому? Он же лучше! Точно знает, что лучше.

⁂

Лучше – хуже. Этой ночью Мартелл ворочался и все воображал Юнию. Очень хотелось ее потрогать. Странное дело: он не мог бы сказать, как она в точности выглядела. Не рассмотрел? Да нет же, смотрел во все глаза. Забыл? Скорее всего. Ведь в ней поражала не внешность, а странная, нескрываемая сила – нежная и вместе с тем безграничная. Эта сила исходила от жены Септимия Руфа, и сам легат в ней тонул. Тонули и другие. Но Юния, как настоящая матрона, их не видела.

Убаюканный этой силой, Мартелл заснул легко и спал без обычных кошмаров. А утром, наконец, вспомнил, как выглядит супруга легата. Высокая, светловолосая, статная и слегка полноватая – именно так выглядела когда-то его мать.

Странно, но когда Юния попалась ему в лагере, то ни рослой, ни округлой она не казалась. Разве что глаза серые, строгие, а смеется, как девчонка, и движения резкие. «Ничего, – утешил себя проконсул. – Понесет ребенка, округлится. Будет говорить и разводить руками плавно». Даже больно, что такая женщина сама собирает хворост для очага, вон, руки исцарапала, кожа красная от холода.

– Почему не пошлете рабов?

– Рабы разбежались, – она откинула со лба несколько налипших светлых волосков.

– А ваши служанки?

– Они варят еду. Не люблю сидеть в дыму.

В чем-то они согласны. Авл, не пойми чему, обрадовался.

– Все же берегите руки. Глазом не успеете моргнуть, как они…

«Ну что я, старый дурень! Вот как теперь договаривать фразу? Огрубеют? Увянут? Разве такое сообщают женщине?»

Юния рассмеялась.

– Давно бы уже попрощалась с кожей. Знаете, каково тут зимой стирать? В проруби?

Знал бы он, что такое прорубь. Никогда не видел. Говорят, на реках встает лед, как твердая белая дорога. В нем есть полыньи. Она бы побереглась, что ли. Утонуть можно.

– Только медвежий жир помогает, – чирикала о своем женщина. – Прямо куском руки мажем. А иначе никак – в воду не опустить, на воздух не вытащить. Такие трещины, аж до крови. В первую зиму я думала, что лишусь рук. Ногти пару раз слезали.

Вот зачем она все это говорит? Ведь некрасиво. Не для кокетства. Авл одернул себя: «Какое тебе кокетство, старый сатир!»

Но почему-то после этого простодушного признания Юния показалась ему еще желанней. Интереснее, что ли? Надо же, и в такую глухомань поехала та, у которой с пальцев должно стекать розовое масло!

– А медведи воняют?

– О, очень.

Нашел о чем спросить. Значит, и руки у нее будут вонять не лавандой.

– Но другое сало не помогает, – женщина опять сдула со лба волосы. – Сами все увидите.

– А хорошее тут есть?

Она только рассмеялась и пошла себе вон из лагеря в ближайший лес, где другие женщины уже обламывали податливые ветки валежника. Для нее хорошее – муж, чего спрашивать?

– Очень много! – она обернулась. – Хорошего много. Вы увидите.

Кажется, он уже увидел. Жаль, не его собственное. И никогда его не будет.

⁂

Карра следила за ним из шатра.

– Эта женщина при муже, – молвила она на варварском наречии.

«А твое какое собачье дело?» Мало ему жены дома наблюдать за каждым его шагом!

Прощальный подарок Секвены пугал его до колик в животе. Он не считал ее человеком и был бы рад, если бы тень дикой девки куда-нибудь делась. Но она была. И каждую ночь приходила пить из него остатки силы. Вот где было наказание!

Авл всегда боялся закончить жизнь от изнеможения. Иссякнуть, как источник. В молодости он расточал жизнь цветным потоком, она била сквозь его пальцы. А потом стал скуп. Сжимал руку в кулак, не выпускал ни мысли, ни чувства, ни энергию. Опасался потерять слишком много, как нерадивые доктора позволяют крови уйти из рассеченной вены, так что больной потом умирает от слабости.