Тривейн

— Что ж, пожалуйста, господин председатель, — подключился к разговору Уильям Хилл. Он отошел от окна и устроился на самом дальнем от Тривейна кресле.

Президент торопливо заговорил, стараясь сгладить резкий тон Хилла.

— Конечно, услышите, а как же иначе. Но для начала, если позволите, я хочу воспользоваться моими привилегиями. Давайте не будем называть их президентскими, а назовем относящимися к прерогативе старшего по возрасту. Мне бы хотелось полюбопытствовать, почему вы сочли эту встречу жизненно важной? Если мне правильно сообщили, вы даже заявили, что готовы подкарауливать меня внизу, пока я вас не замечу. Пришлось переносить утреннее совещание... Итак, доклад закончен. Остальное — формальности.

— Мне хотелось бы знать, когда вы дадите ему ход.

— Вас это беспокоит?

— Конечно, господин президент.

— Почему? — резко спросил Уильям Хилл. — Вы допускаете, что президент намерен скрыть его?

— Нет... Просто доклад еще не завершен. Несколько секунд в кабинете царило молчание. Президент и посол обменялись взглядами. Первым нарушил молчание президент.

— Я провел почти всю ночь за чтением вашего доклада, господин Тривейн. По-моему, он закончен.

— В действительности это не так.

— Чего же в нем недостает? — снова вмешался Хилл. — Или мне следует задать вопрос по-другому: что вы оттуда изъяли?

— Оба ваши вопроса верны, мистер Хилл. Упущено и изъято. По ряду моментов, показавшихся мне в то время разумными, я опустил детальную — и обличающую — информацию о «Дженис индастриз».

— Почему вы решились на это? — Президент выпрямился в своем кресле.

— Я думал, что смогу держать ситуацию под контролем и менее раздражающим образом. Я ошибся. Информацию следовало представить. Полностью.

Президент устремил задумчивый взгляд поверх головы Тривейна. Он сидел, облокотившись о кресло и слегка постукивая пальцами по подбородку.

— Как правило, первое суждение — самое верное. Особенно если оно сделано таким разумным человеком, как вы.

— В случае с «Дженис индастриз» я ошибся. Поддался на аргументы, которые оказались беспочвенными.

— Вы не могли бы высказаться яснее? — предложил Хилл.

— Конечно... Меня убедили... Вернее, я сам себя убедил, что решу проблему, заставив устраниться тех, кто нес ответственность за деятельность «Дженис». Тогда — так мне казалось — будут устранены истоки преступлений. Корпорация — или компании, сотни компаний — могла бы быть перестроена. Необходимо только заменить верхушку, и перестроенная корпорация вписалась бы в общее направление деловой практики.

— Понятно, — сказал президент. — Устраните коррумпированные элементы, затем корпорацию, а уж потом и весь хаос. Так?

— Да, сэр.

— Но коррумпированные элементы, как выяснилось, не хотят устраняться, — проговорил Хилл, избегая смотреть Тривейну в глаза.

— Я в этом убежден.

— Вы считаете, что ваше... решение лучше, чем тот хаос, который может возникнуть из-за развала «Дженис индастриз»? — спросил президент, откинувшись в кресле. — Эта корпорация — главный подрядчик оборонной программы страны. Потерять веру в такую организацию — значит нанести удар по всей нации.

— И я вначале так думал.

— По-моему, так и есть.

— Однако, господин президент, как только что заметил мистер Хилл, коррумпированные элементы не желают устраняться.

— Но их можно использовать? — скорее утвердительно, нежели вопросительно, сказал президент.

— Боюсь, что нет. Чем глубже они окопаются в своих траншеях, тем более тайным будет их контроль. Они создают базу, чтобы передать ее тому, кого сочтут подходящим. Они действуют по своим собственным меркам. Их совет избранных перейдет в наследство им подобным, да еще имея невообразимые экономические ресурсы. Разоблачение — единственное решение проблемы. Немедленное разоблачение!

— А вы разве действуете не по собственным меркам, господин председатель ?

И снова Тривейна неприятно резанул тон, каким Хилл произнес его титул.

— Я говорю правду.

— Чью правду? — поинтересовался посол.

— Правда всегда одна, мистер Хилл.

— А ваш доклад? Он не был правдой, не так ли? Понятие «правда» меняется. И взгляды тоже.

— Да, потому что не все факты были известны. Уильям Хилл понизил голос и говорил теперь бесстрастно, невыразительно:

— Какие факты? Или какой-то один конкретный факт? Вы скомпрометировали свой подкомитет ради, как выяснилось, пустого предложения. Я говорю о президентстве...

У Тривейна перехватило дыхание. Он бросил взгляд на президента.

— Вы все знали...

— Неужели вы могли предположить иное?

— Странно, но я не слишком об этом задумывался. Предложение вообще-то показалось мне легкомысленным.

— Но почему? Предательством по отношению ко мне оно не было. Я попросил вас сделать определенную работу и вовсе не требовал за нее политической преданности или какой-то особой приверженности.

— Но вы требовали честности, господин президент, — четко проговорил Хилл.