Тривселенная

А потом он полюбил — настало его время. Женщину звали Даэной, и Ормузд понял, что имя это означало: Та, Которая Ждет. В неуемной страсти, совершенно для него непонятной, но оттого не менее сжигавшей, Ормузд вообразил, что ждала Даэна именно его. Впервые увидев ее на краю поля Гракха выходившей из пены, соскальзывавшей с ее белой упругой кожи, Ормузд едва не потерял сознание от неожиданно острого, как луч солнца, ощущения счастья.

Даэну встречал ее Учитель, и Ормузд ощутил еще один укол — чувство, которого он не знал, называлось ревностью. Почему? Каким законом было определено, что вести Даэну по тропам мира должен этот нелепый мужчина, слишком для этой женщины толстый, с двойным подбородком и усталым равнодушным взглядом? Не осознавая того, что делает, Ормузд преступил уходившей паре дорогу и протянул Даэне руки — ему не нужно было ничего говорить, мысль его и желания перелились из ладони в ладонь, женщина вскрикнула, а сопровождавший ее Учитель даже и движения не сделал, только нахмурился — и Ормузд оказался в городе, рядом с меняльной лавкой Оргиса, где обычно обменивали никому уже не нужные предметы на относительно новые и способные к развитию мысли.

Удар был нанесен, впрочем, не столько по физическому телу мальчишки, сколько по самолюбию, и Ормузд бросился вдогонку за обидчиком, сначала поднявшись мысленно над домами и оглядев окрестности, а потом ринувшись вниз — туда, где на склоне холма Даэна уже сооружала себе дом, материализуя планы, возникавшие в ее голове. Учителя он не увидел, будто его и не было никогда. Даэна встретила Ормузда улыбкой, ему вовсе не предназначенной, и он неожиданно успокоился.

— Я жду, — коротко сказала Даэна.

— Я знаю, — коротко ответил Ормузд.

— Ты будешь его Учителем, — сказала Даэна, продолжая округлыми движениями рук создавать свой дом — крышу она возвела из мысли о дожде, и, естественно, облака, висевшие в небе с утра, немедленно рассеялись, обнажив темную голубизну, которая, казалось, была так же бесконечна, как воля Даэны дождаться того, для которого она сейчас жила здесь, а раньше жила там, хотя и не понимала, что означает «здесь», и не помнила, что происходило «там»…

— Я буду его Учителем, — повторил Ормузд, — а ты — его любовью. Но ведь и я люблю тебя.

— Противоречие? — улыбнулась Даэна. — Я тоже люблю тебя, Ормузд. Я знаю, что мы будем вместе. Ты и я. Я и он. Он и ты. Я жду. И ты тоже ждешь.

— С тобой был Учитель, — сказал Ормузд. — Он покинул тебя?

— Он слишком сурово обошелся с тобой, да? Но ты хотел помешать. Почему?

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Разве был вопрос?

Ормузд подумал и вынужден был согласиться. Вопроса не было, он всего лишь констатировал факт — странно, конечно, что Учитель покинул Даэну почти сразу после того, как вывел ее с поля Гракха, но похоже, что эта женщина сама прекрасно понимала все, чего хотела, и знала все, что ей было нужно.

— Иди, — сказала Даэна. — Я останусь.

И Ормузд ушел. Хотя и остался тоже. Он шел долго — час, два, потом наступил вечер, а он все еще шел, мысленно помогая Даэне достраивать ее странный, лишь наполовину материальный дом. Когда на холм Той, Кто Ждет, опустился вечер и солнце, не дотянув до горизонта, погасло и рассыпалось по небу фантомными огнями, Ормузд пришел наконец туда, где должен был ждать Аримана. Имя всплыло в сознании так же естественно, как недавно — имя Даэны.

Поле Иалу было настоящим болотом с отдельными сухими островками, между которыми всплывала, булькала и опадала неприятная жижа, не имевшая даже признаков духовности — вещество как данность, вещество ради вещества. Здесь в мир приходили прагматики, и если Ариман окажется таким же, — подумал Ормузд, — то учить его законам мироздания будет сложно, как любить женщину, не зная истинного смысла этого странного чувства.

Он дождался и вывел рожденного на сухое место, искоса поглядывая на своего ученика и не вполне понимая, что мог дать Ариману именно он, по сути почти так же мало знавший о мире. Однако правоту Даэны он ощутил сразу. Правота этой женщины окружала Аримана едва видимой аурой, распространяя вокруг странный любовный дурман, от которого у Ормузда подгибались коленки, а собственная миссия начинала казаться невыполнимой.

Он ждал многого от Аримана и многое сообщил ему сам. Когда они выходили из города, Ариман странно посмотрел Ормузду в глаза и произнес странную фразу:

— Если мы останемся вместе, то погибнем. Если врозь, то погибнет мир. Значит, мы не должны быть вообще, и это утешает.

Ормузд не понял, но, посмотрев в глубь души Аримана, увидел, что и тот не понимал сказанного: мысль ему не принадлежала, была кем-то подумана, и ученик лишь материализовал ее простыми словами.