Трижды пестрый кот мяукнул

Теперь оставалось лишь воспользоваться носовым платком и втереть эту массу в дерево.

В следующий понедельник, когда придет время стирки моих вещей, миссис Мюллет придет в ярость. Не могу ее винить за это.

– Готово, – объявила я, выпрямившись и давая Синтии возможность взглянуть на дело рук моих. – «Высококачественная реставрация мебели. Флавия де Люс». Беремся за любую работу. Удовлетворение клиента гарантировано.

– Ты гений, – сказала она, и я не смогла не согласиться.

Это практически чудо. Моя импровизированная заплатка так прекрасно слилась со старинным дубом, что если не знать, куда смотреть, ее невозможно было заметить.

– Зачем Карла это делает? – Я только сейчас об этом задумалась.

Нечестно задавать такие вопросы Синтии. Жена викария часто слышит вещи, от которых мир бы перевернулся, но предполагается, что она будет держать язык за зубами.

Может, причина в благодарности за то, что я починила ее скамью; а может, в чем-то другом.

Но Синтия сказала:

– У бедняжки была нелегкая жизнь. Родители уехали куда-то по важным делам…

У меня сжалось сердце. Родители, уехавшие по важным делам, – знакомая история.

Не думай об этом, что-то подсказало мне. Не время.

– Ее воспитывала дальняя родственница, тетка, она уже умерла, – продолжила Синтия.

«Тетушка Лу», – подумала я, но промолчала.

– В Сен-Обине, в Хинли, у нее проявилась такая же склонность к разрушению. Дэнвин перемолвился словечком с тамошним викарием, и они составили план, чтобы увлечь ее пением.

– Вот откуда «Чу, охота!», – сказала я.

– Вот откуда «Чу, охота!», – улыбнулась Синтия.

И между нами повисло молчание того типа, которое я научилась любить в обществе Синтии и которое является знаком истинной дружбы – дружбы, не нуждающейся в словах.

Какое-то время мы наслаждались им, а потом Синтия внезапно сказала:

– Я бы хотела, чтобы вы подружились.

Вот так. Без церемоний. Спасибо, Синтия Ричардсон!

Но ничего и не требовалось.

– Посмотрим, что я смогу сделать, – ответила я.

– Бедные всегда с нами, – пробормотала она себе под нос. Не совсем уместно, но я поняла, что она имеет в виду. Я сама заводила дружбу с удивительным количеством несчастных душ, включая саму Синтию, не говоря уж о моей противной кузине Ундине.

«Зови меня Унди», – сказала она и каждое утро заставляла меня повторять ее имя и пожимать ей руку за завтраком, и тем не менее я умудрялась держать свою варежку на замке.

Подлинная благотворительность, узнала я, заключается в том, чтобы постоянно проглатывать пылающий меч остроумия.

– Брр, – поежилась Синтия, кутаясь в кардиган. – Здесь слишком холодно. Пойдем к нам домой выпьем чаю.

Когда мы вышли из церкви, во дворе никого не было. Только парочка галок, переругивающихся над желудем под тем деревом, где я раздобыла листья, нарушала тишину.

Когда Синтия открыла дверь, аромат горячей гвоздики дал мне понять, что в духовке томится окорок, и внезапно я почувствовала такой голод, будто не ела две недели, если не дольше. Вскоре на столе появился чай.

– Электрический чайник, – объяснила она, – подарок Банни Спирлинга. «Викарий и его дом не должны быть крепостью, противостоящей современным достижениям», – она скопировала интонации Банни и выпятила живот, изображая лучшего друга отца. – Еще он подарил нам электрический консервный нож, – призналась она, – но Дэнвин решительно отказывается им пользоваться. – Теперь она подражала голосу викария: – «Стал бы наш господь пользоваться электрическим ножом для чистки рыбы или нарезки хлеба, если бы ему дали их в Вифсаиде[19]?»

Синтия обладала потрясающим комическим талантом и в точности изобразила викария.

Мы еще утирали слезы от смеха, когда Синтия внезапно отодвинула стул и вскочила на ноги. Кто-то вошел на кухню и остановился у меня за спиной.

– О! Я тебя не видела, – сказала она. – Ты меня напугал!

– Прости, Синтия, – был ответ, – я не хотел. Я просто…

– Флавия, – перебила его Синтия, – познакомься с моим старым добрым другом.

– Мы уже встречались, – сказала я, разворачиваясь на стуле и протягивая руку Хилари Инчболду.

Трудно описать, что произошло дальше. Во-первых, почти невозможно выразить словами, каково это – сидеть в жаркой кухне в доме викария за столом, накрытым клетчатой скатертью, ждать, пока в духовке поспеет обед, в обществе живой легенды и, я не побоюсь это сказать, практически бога.

Кто не видел рисунки этого милого кудрявого мальчика – в позе любопытного исследователя; гоняющего гусей по двору абордажной саблей? На плоту из досок посреди затопленного луга со снятой с сушилки палкой вместо шеста?

Хилари Инчболд не сильно изменился с тех пор. Он стал крупнее и старше, чем на тех знаменитых иллюстрациях, и одновременно как будто уменьшился.

Он утратил уверенность.

Я наблюдала, как он по-птичьи клюет пирожное, и его непокорная грива преждевременно поседевших волос придавала ему вид пожилого какаду: явный регресс со времен детства, когда он производил впечатление будущего покорителя всего мира.