Трижды пестрый кот мяукнул

Мисс Лавиния прошептала Карле несколько слов, та сунула руку в карман пальто и достала древний распылитель для горла. Извиняюще улыбнувшись окружающим, она широко раскрыла рот, демонстрируя миндалины, засунула наконечник глубоко внутрь, пару раз деловито нажала на резиновую грушу, прочистила аденоиды и сделала знак, что она готова. Я чувствовала запах ее дыхания даже со своего места.

И Карла, сжав руки, запела:

Чу! То рога голос грозный,
Знать, охотник молодой…

Вернее, пела она вот так:

Чу-у-у-у-у! То р-о-о-о-ога го-о-о-о-о-лос
гр-о-о-о-о-озный,
Зн-а-а-а-а-а-ать, охо-о-о-о-о-тник
молодо-о-о-о-о-й

Дабы продемонстрировать крутизну холма, Карла так сильно поддала громкости и высоты, что превзошла возможности человеческого слуха.

Должно быть, собаки по всей округе навострили уши.

Тем временем мисс Лавиния дирижировала обеими руками, наслаждаясь моментом, и я засомневалась, что у мисс Аурелии действительно проблемы с животом.

Карла была неумолима.

Воздух в этот день морозный
Острою пронзит стрелой.

Если уж совсем честно, у нее не такой плохой голос, когда она не пытается завывать.

Согласно обычаю, «Чу, охота!» исполняется без сопровождения, и пока голос Карлы прорезал холодный воздух, члены «Серебряного оркестра» Бишоп-Лейси возились с инструментами, дули на ладони и притоптывали, чтобы согреться.

Среди туристов я заметила лицо Фели.

«Что она здесь делает, – удивилась я, – когда отец так серьезно болен?»

Но потом я подумала: а я здесь что делаю? И простила ее.

Когда Карла наконец допела, раздались робкие аплодисменты, сопровождаемые тяжелыми вздохами облегчения, в числе которых был и мой.

Поворачиваясь направо и налево, Карла и мисс Лавиния раскланялись, подбирая юбки двумя пальцами, скрестив лодыжки и приседая в реверансах, словно парочка соперничающих балерин, которых в десятый раз вызывают на сцену в Королевском оперном театре.

Когда публика разошлась по сторонам, Карла бросилась ко мне, как утопающий к соломинке.

– Хорошая работа, – сказала я.

– О, спасибо! – покраснела она. – Мне так приятно, что я доставила тебе удовольствие.

О-о-о, кто научил ее этим фразам?

– Послушай, – продолжила я, – пока зрители во дворе, я хочу проникнуть в церковь и поближе посмотреть на мизерикордии и горгулий. Пойдешь со мной?

Внутри я легко сменю тему с резьбы по дереву на резчика по дереву и выясню, откуда в спальне мертвеца взялся ее экземпляр «Лошадкиного домика».

– Н-нет, – отказалась она. – Мисс Лавиния говорит, что если я хочу стать поистине великой певицей, я должна смотреть только на красивые вещи.

– И ты так делаешь? – поинтересовалась я. Когда у меня подходящее настроение, я могу быть жестока.

– Большей частью да, – ответила она.

– Скажи мне, помимо прочего, – продолжила я. – Какую самую некрасивую вещь ты видела?

– Я бы не хотела говорить. – Она снова покраснела.

– Ты была когда-нибудь в Стоу-Понтефракте? Или в Торнфильд-Чейзе?

– Мне… мне надо идти. Мисс Лавиния будет…

– Тебе следовало бы, знаешь ли, – договорила я. – Падубы там очень красивые. Они безмерно улучшат твой певческий талант.

Я не смогла удержаться.

Но я могла бы и продолжить. О, и как продолжить.

14

Вероятно, я проявила излишнюю жестокость по отношению к Карле. Осознав, что я веду себя с ней в точности так же, как Фели и Даффи ведут себя со мной, я прервала разговор и ушла, разочарованная собой.

Даровать другому человеку роскошь сомнения – не так просто, как кажется. На самом деле это означает быть милосердным – а это, как любит говорить викарий, добродетель, которая дается нам труднее всего. Вера и надежда – это проще пареной репы, а вот милосердие – ящик Пандоры: как только поднимаешь крышку, чудовище выпрыгивает из коробки и хватает тебя за шею.

Карла не виновата в том, что она внушает отвращение; просто она такой человек, который вызывает желание тихонько отойти и наблевать в уголке.

Больше всего меня раздражал тот факт, что я не смогла выяснить связь между ней и мистером Сэмбриджем из Торнфильд-Чейза.

По крайней мере пока. Поэтому я и сказала эту колкость насчет падуба. Мне нужно время на размышления.

Устремив взгляд в землю и стараясь казаться невидимой, я приблизилась к западному входу в церковь и ступила на порог. Сунув нос внутрь, я увидела, что там никого нет, кроме Синтии Ричардсон, расставлявшей цветы перед алтарем.

Она кивнула молча и сдержанно, как принято в святых местах. Я знала, что надо оставить ее в покое, пока она сама не решит заговорить, и тихо подошла к хорам.

Да, вот они, ряды мизерикордий – откидных сидений с резными изображениями дьяволят. Их хитрые рожицы все разные и вырезаны с большим вниманием к деталям. Я слышала, в Средние века резчикам по дереву разрешали в завершение длинной работы подшучивать над своими заказчиками и изображать их в карикатурном виде.