Трижды пестрый кот мяукнул

Дорога была трудной, приходилось крутить педали навстречу сильным порывам ветра, который периодически менял направление и дул вбок, что еще больше осложняло поездку. К тому времени, как я добралась до центральной улицы Ист-Финчинга, я мечтала о горячем очаге.

Я войду, вся такая розовощекая, в теплый зал «Гуся и подвязки» и закажу пинту горячего «Овалтина» и порцию рождественских шоколадных трюфелей. При мысли об этом у меня слюни потекли до колен.

Мечты, так они действуют.

«Гусь и подвязка» оказался зловещего вида холодным и темным притоном с низком потолком и запахами канализации и прогорклого жира. Из-за сквозняка от разбитого окна, грубо залатанного чем-то похожим на подошву старого сапога, в помещении казалось еще холоднее, чем на улице.

Двое чудаковатых стариков в кепках оторвались от шахматной доски и взглянули на меня, а потом снова погрузились в игру. Один из них что-то пробормотал другому уголком рта, но я не смогла разобрать слова.

В камине едва горел огонь, как будто не мог решить – запылать поярче или потухнуть окончательно. В этот момент он решил плюнуть дымом в зал и уменьшить видимость до минимума.

Из темноты вытянулась чья-то рука, а потом передо мной явилось большое красное лицо с повязкой в цветах американского флага.

– Возраст? – спросило лицо.

– Четырнадцать, – солгала я, и глазом не моргнув. – Исполнилось в прошлый четверг.

– А я королева морских пехотинцев. Чего тебе надо?

– Август, пожалуйста, – попросила я. – И тарелку летнего солнца.

– Прости, детка, – ответила женщина. – В сезонном меню этого нет.

Она упорно смотрела мне в глаза, пока я не рассмеялась.

– Вы, должно быть, Рози.

– Кто тебе сказал? – спросила она, упирая руки в боки.

Это будет нелегко.

– Мордекай, – ответила я.

– А, ну ладно. Должно быть, так и есть. Мордекай никогда не ошибается. Он твой друг, да?

– Не совсем, – сказала я. – Друг моего друга.

Она внимательно изучила свои ногти.

– Видимо, Карла Пендраки.

– Потрясающая цепочка умозаключений, – улыбнулась я.

– Не настолько потрясающая, как ты думаешь. У Мордекая только один друг.

«Как у многих из нас», – подумала я.

– Это ты интересовалась Роджером Сэмбриджем.

Я призналась, что да.

Рози выдвинула стул и села рядом со мной.

– Он чудной, – начала она. – Во всяком случае, был чудным, не знаю уж почему. Начал захаживать сюда прошлым летом. Появлялся по вечерам, садился вон в то кресло с короткой ножкой, спиной в угол, брал три полпинты пива и никогда не говорил ни слова. Такое ощущение, будто он наблюдал за людьми. Иногда доставал из кармана маленький блокнот и карандаш и что-то записывал. Однажды я спросила его: «Вы репортер?», и этот черт зарычал на меня. «Ар-р-р!» Зарычал! Как пират Джон Сильвер или кто-то вроде. Он всегда очень быстро убирал свой блокнот, я ни разу не смогла ничего рассмотреть. Сначала я думала, он делает рисунки для газет, но он писал, а не рисовал. Однажды я спросила Берта Блейна – Берт до несчастного случая был церковным сторожем в Святом Варнаве в Бичинг-Нортон. Ему можно задать любой вопрос об англиканской церкви, он все знает. В общем, Берт сказал, что он – имею в виду Сэмбридж, а не Берт, – вырезал из дерева все на библейскую тему. Особенно мизерикордии. Ну, знаешь, эти штуки с обратной стороны сидений в церкви. Вырезал там крошечных дьяволят. Терпеть их не могу. У меня от них мурашки по телу – все равно как если летучие мыши в волосах запутались или гусь прошел по твоей могиле.

Она нервно хихикнула и показала рукой на миниатюру над вывеской бара «Гусь и подвязка», на которой разъяренный гусь схватил подвязку растрепанной смеющейся официантки, растянувшуюся до невероятных размеров. Я полагаю, зрителю предлагалось улыбнуться при мысли о том, что случится, когда гусь отпустит подвязку.

– Значит, вы не смогли его разговорить? – спросила я.

– Господи, нет! Он был не из таких. Угрюмый, вот подходящее слово. Вот что я сказала Мордекаю. Угрюмый. Ясно дает понять, что не хочет ничьего общества.

– Или вопросов, – добавила я.

– Точно, – согласилась Рози, грызя накрашенный красным лаком ноготь. – Мне это в голову не приходило. Кроме того, – добавила она, – у него был жуткий артрит, к нему даже было страшно прикасаться. Странное занятие для такого человека – торчать в сырых, продуваемых сквозняком церквях.

Передо мной мелькнул образ мистера Сэмбриджа, висящего вниз головой на двери в спальню. Знает ли Рози больше, чем говорит? Не могу себе представить, чтобы инспектор Хьюитт уже сделал обстоятельства смерти мистера Сэмбриджа достоянием общественности.

– Может, он страдал из-за дождя, – предположила я.

– Нет, не думаю, – возразила Рози. – Есть боль тела и боль сердца. У него была боль сердца. Помяни мои слова. Я старше тебя. Понимаю в таких делах.

В обычной обстановке я бы восприняла такие слова как пощечину, но по лицу Рози я поняла, что она говорит правду.

Я кивнула – с умным видом, надеюсь.

– А Лилиан Тренч? – внезапно спросила я.