Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

— Я полагаю, — сказал он, подняв голову и глядя снизу вверх на судей, — такой вопрос не должен быть мне поставлен. Я могу лишь сказать, — он искоса оглядел свой пиджачок, одернул его и вновь поднял голову, — я могу лишь сказать, что, во-первых, я германский следователь, во-вторых, я советник имперского суда и, в-третьих, мое имя — Фогт!

Он окинул взглядом судей, повернулся и оглядел зал. Затем, склонив голову набок, застыл в деревянной позе в ожидании следующих вопросов.

Георгий, сдерживая себя, как можно более спокойно попросил у председателя разрешения задать свидетелю вопрос.

Какая-то тень пробежала по застывшему лицу Фогта, но он овладел собой и остался в прежней позе холодного внимания.

Георгий, обращаясь к Бюнгеру, спросил:

— Не вводил ли свидетель в заблуждение общественное мнение до начала следствия и не составлял ли он протоколов допросов тенденциозно?

Фогт стал пространно рассказывать о своем безукоризненном методе ведения следствия, по временам одергивая костюмчик и всем своим видом давая по» пять, что он добросовестнейший судебный чиновник.

Георгий терпеливо ждал, когда Фогт выговорится. «Ты лжив, нагл и жесток, — говорил себе Георгий, слушая его, — но ты мелок и глуп».

И Фогт шел навстречу собственному поражению, уготованному ему Георгием, не замечая того.

XXVII

Наконец фогтовское красноречие иссякло. Георгий задал ему тот же самый вопрос, но на этот раз сформулированный с предельной конкретностью, не оставлявшей места для лазейки:

— Публиковал ли Фогт первого апреля, перед началом следствия, сообщение, в котором утверждалось, что Димитров, Попов и Танев подожгли рейхстаг вместе с Ван дер Люббе?

Георгий повернулся к Фогту, и в тишине, наступавшей в зале всякий раз, когда он начинал говорить, тоном, в котором отчетливо чувствовалось презрение, резко и громко бросил ему в лицо:

— Я спрашиваю: да или нет?

Трепет пробежал по залу.

Фогт молчал. Молчал и Бюнгер. Наконец, председатель суда пришел в себя.

— Что за тон? — воскликнул Бюнгер. — Если вы не измените своего тона, я лишу вас права задавать вопросы.

Георгий впился испепеляющим взглядом в лицо Фогта. Фогт опустил глаза. В первый раз он опустил глаза!

— Да, такое сообщение было дано… — произнес он как бы по инерции тоном безупречного служаки, но смысл того, что он сказал, изобличал предвзятость и необъективность следствия, и он запнулся.

В зале переговаривались, кашляли. Только теперь Фогт понял, куда загнал его Димитров.

— В этом сообщении, — продолжал не очень уверенно Фогг, — также указывалось, что трое арестованных болгар принимали участие во взрыве Софийского собора. Но позднее…

Нетрудно было догадаться, что делается в душонке Фогта: он искал спасения в том, чтобы сосредоточить внимание судей и публики на второй части своего предвзятого сообщения в печати. Георгий злорадно усмехнулся: «Ну что ж, лезь дальше в петлю!»

— Позднее, — повторил Фогт, — я сказал Димитрову, что сообщение мне кажется ложным, но он сам виноват в этом, так как не поправил меня, когда я в разговоре о болгарском восстании двадцать третьего года поставил его в связь со взрывом Софийского собора, в то время как в действительности собор был взорван в двадцать пятом году. — Внешне Фогт был все так же обстоятелен и безупречно скрупулезен, но в голосе его не хватало прежней жесткости, и он, окончательно сбившись со своего обычного тона, закончил: — Я тогда сказал ему, что опубликованное мною сообщение покоится на заблуждении…

Все! Дальше идти некуда.

— Мой вопрос не понят, — сказал, разводя руками Георгий. — Я и не думал говорить о взрыве Софийского собора. Я только говорил о том, что перед началом предварительного следствия следователь распространил клеветническое утверждение о моем участии в поджоге рейхстага.

Бюнгер, слушавший Димитрова в напряженной позе, воскликнул:

 — Что вы хотите этим доказать?

— Я хочу доказать, — в полную силу своего голоса, обращаясь к притихшему залу, сказал Георгий, — что следствие велось тенденциозно и общественное мнение было введено в заблуждение.

— Я не потерплю этого больше, замолчите! — Бюнгер непроизвольно сжал кулаки. — Вы не имеете права давать указания судебному следователю.

Фогт, поджав губы, закивал.

Георгий взял со своего стула книгу и поднял ее над головой.

— На основании германского процессуального кодекса, — сказал он, — я констатирую: то, что я был закован в кандалы по распоряжению следователя Фогта, противоречит закону.

Бюнгер раздраженно пробормотал:

— Нечего больше говорить об этом.

Фогт стоял, сжавшись, опустив глаза, повернувшись спиной к залу.

Лицо Георгия дышало гневом, он не собирался щадить Фогта.

— Я написал письмо французским юристам и сообщил им, что не имею ничего общего с поджогом рейхстага. — Георгий выбросил вперед руку, указывая в спину Фогта. — Это письмо не было отправлено.

Бюнгер заколотил по столу томом обвинительного акта.

— Сядьте! — визгливо крикнул он.

Полицейские, взяв за руки Георгия, силой усадили его на стул. Он вырвал руки и, тяжело дыша, загреб пальцами свои волосы и откинул их назад.

Через пять минут Бюнгер читал решение суда: