Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Димитров почти неуловимо изменился. Перед Бюнгером был уже не оратор, а человек, которого, казалось бы, и не очень-то занимает заданный ему вопрос, да и ко всему происходящему он начинает терять интерес. Долгая практика приучила Бюнгера проникать в психологию подсудимого и вовремя предугадывать возможный поворот. Но того, что произошло дальше, Бюнгер не предвидел.

— Да, возможно, что министр это сказал, — безразличным тоном произнес Димитров и, секунду помедлив, добавил: — Ведь и в Германии это бывает.

Бюнгер спохватился только после того, когда в зале возникло движение, а затем раздался и тотчас угас чей-то короткий смешок.

— Что это за намеки? — взорвался Бюнгер. — Я применю к вам строгие меры.

— Должен добавить, — сказал Димитров, не теряя самообладания, — что компартия, так же как и я лично, совершенно отрицает индивидуальный террор и авантюризм.

— Это голословное заявление! — вскричал Бюнгер.

— Если бы я имел свободную защиту, — спокойно ответил Димитров, — я бы смог достать документы, подтверждающие мою правоту. Однако, несмотря на мои требования, мне не разрешили выбрать защитника, и я должен сам себя защищать, не получая того, что мне нужно.

— Я отвергаю ваше заявление, — оборвал его Бюнгер.

Но тем не менее оно уже было произнесено. Димитров, как бы мимоходом, нанес еще один удар по германской юстиции и суду.

Все в Бюнгере ожесточилось против этого человека, не желавшего сдаваться ни на предварительном следствии, ни на процессе. Но Бюнгер был достаточно опытен для того, чтобы не поддаться ослепляющим чувствам. Чутье судьи подсказало ему, что аналогия между взрывом Софийского собора и поджогом рейхстага, кроме внешних выгод, таит скрытую опасность. Если Димитрову удастся доказать, что он был непричастен к взрыву и даже осуждал софийскую трагедию… Нет, — это запретная область, вступать в нее нельзя! В запасе у Бюнгера есть другие тактические ходы, смертельно опасные для Димитрова.

— Впрочем, — безразличным тоном произнес Бюнгер, — это событие со взрывом в Софии совершенно не касается обсуждаемого здесь вопроса. Есть более существенные детали вашей биографии.

И он с присущей ему скрупулезностью германского судьи старой закалки занялся выяснением подробностей деятельности Димитрова в более поздний период. Постепенно он подвел подсудимого к ловушке, которая была намечена задолго до суда и интересовала не только его, Бюнгера. Не зря ведь из Берлина прибыл болгарский консул и сегодня присутствует в зале.

Димитров, казалось, ничего не подозревая, сам шел навстречу опасности. Подробно и смело говорил он об организации помощи болгарским эмигрантам с 1927 по 1929 год, о пересылке собранных денег в Болгарию для нелегально работавших партийцев. Димитров раскрывал многое, принимая бой грудью.

Бюнгер понял его тактику еще в то время, когда знакомился с обвинительным заключением, и оценил ее силу. Но это была в то же время опасная для Димитрова игра.

— Каким путем эти суммы попадали в Болгарию? — спросил Бюнгер.

— Через курьеров, — спокойно ответил Димитров, как будто и не задумываясь над тем, что означал ответ.

«Вот как? Интересно! Теперь мы стоим у самой черты, — думал Бюнгер. — Еще один шаг…»

— Каким же образом курьеры переходили границу? — сдерживая волнение, спросил Бюнгер.

В наступившей паузе тишина затаившегося зала больно ударила по нервам.

— Это дело самих курьеров, — с едва уловимой насмешкой в голосе сказал Димитров.

Ярость на мгновение ослепила Бюнгера. Протягивая руку в сторону Димитрова, он закричал:

— Я призываю вас к порядку… Я применю самые строгие меры. — Он отдышался и добавил: — Вы были несдержанны и на предварительном следствии.

— Меня тогда провоцировали.

Бюнгер почувствовал, как его прошибла испарина. Довольно! Надо морально уничтожить подсудимого, лишить сознания своей непогрешимости, отнять честь… Растоптать!

— Каким образом вы, женатый человек, — холодно начал Бюнгер, — сделали официальное объявление о своей помолвке с некой Ани Крюгер?

Лицо Димитрова стало совсем бескровным. Но Бюнгер был беспощаден:

— В то время, когда вы давали объявление о помолвке, — продолжал он, — ваша жена была еще жива. Не кажется ли вам, что, если называть вещи своими именами, это означает преследуемое законом двоеженство?

Впервые потеряв власть над собой, Димитров крикнул:

— Это ложь!

— Я удалю вас из зала за оскорбление суда, — выкрикнул Бюнгер. Торжество заполнило его душу. «Наконец-то! Наконец этот неуязвимый и неукротимый болгарин сорвался…»

Димитров тяжело дышал. Обеими руками он схватился за край стола и, сомкнув посеревшие губы, расширив глаза, то ли в ярости, то ли в охватившем его безумии смотрел на Бюнгера. Казалось, он еще раз сейчас крикнет: «Это ложь!» Но он молчал.

В разных концах зала поблескивали очки — в публике приподнимались, чтобы лучше разглядеть поверженного Димитрова. Бюнгер не сделал ни малейшей попытки навести порядок: пусть смотрят, пусть как следует разглядят, во что превратился его противник — этот вождь восстания, этот железный и непогрешимый коммунист. Любуйтесь!