Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Димитров выпрямился, задыхаясь. Ему все еще не хватало воздуха.

— Я никогда не давал объявлений о помолвке с госпожой Ани Крюгер… — глуховато сказал он. Понадобилось несколько глубоких вздохов, чтобы он мог продолжить. — На предварительном следствии мне такого обвинения никто не предъявлял.

Бюнгер жестко сказал:

— Суд установит истину. Вам будет устроена очная ставка с Ани Крюгер.

— Все что угодно!.. — Он опять готов был сорваться.

Бюнгер ждал. Димитров успел вовремя взять себя в руки.

— Ваш тон недопустим, — сказал Бюнгер. — Я предупреждаю вас последний раз.

Димитров медленно, взвешивая слова, не давая себе взорваться, заговорил:

— Мое возбужденное состояние должно быть понятно, если учесть, что пять месяцев днем и ночью я был закован в ручные кандалы, а во время предварительного следствия меня провоцировали на резкие протесты…

— Довольно! — оборвал его Бюнгер. — Итак, пойдем дальше. Но я хочу предупредить вас: вы должны говорить о своей личности, а не о своих политических воззрениях.

— Именно потому, что я должен говорить о своей личности, я излагаю свои взгляды, — властно сказал Димитров, и все поняли: он полон прежней силы и непримиримости.

Да… Он уже не смотрит на Бюнгера, он готовится произнести очередную речь. «Что же — начинай, я все равно не дам тебе разойтись! — говорит ему мысленно Бюнгер, и лютый гнев опять медленно заливает его. — Здесь сила на моей стороне, даже если те, в зале, будут тебя поддерживать».

А Димитров между тем начал речь.

— Я пролетарский революционер, — сказал он и откинул свалившиеся на лоб пряди седеющих волос. — Я член ЦК Болгарской компартии и член Исполкома Коминтерна. Следовательно, принадлежу к руководящим коммунистам и в качестве такового готов нести полную ответственность за все решения, за все документы и за все действия своей Болгарской компартии и Коммунистического Интернационала. Но именно поэтому я должен заявить, что я не террористический авантюрист и не путчист. Я страстный поклонник пролетарской революции и диктатуры пролетариата, и именно потому, что в этой пролетарской диктатуре я вижу единственный выход…

— Больше я этого не потерплю! — Бюнгер вскочил. — Я лишаю вас слова!

Другого оружия против Димитрова у него уже не было.

После окончания заседания он покинул свое председательское место с облегчением. Давно с ним не случалось такого. Утром его ждала новая неприятность. Просматривая газеты, он прочел в «Нойе лейпцигер цейтунг», что Димитров — этот человек, гордый тем, что руководил революционным восстанием, который кричит в лицо каждому буржуа, что он борется против него, который отметает от себя всякую сентиментальность, вызывает аплодисменты буржуазных корреспондентов из-за границы.

И это пишет немецкая «Новая лейпцигская газета»! Бюнгер почувствовал, как горячо становится его шее. Он вытащил батистовый надушенный платок и приложил его несколько раз к тому месту около затылка, где воротничок врезался в кожу* Потом он оперся круглыми локтями о стол и грудью навалился на его край. Тело его распласталось по столу, как тесто, вышедшее из квашни.

Вдруг он встрепенулся, со злостью пристукнул по столу сразу обеими пухлыми ладонями и подпрыгнул на месте, как мяч, который ударили сверху кулаком.

XXVI

Через два дня начался допрос Ван дер Люббе — выродившегося Фауста двадцатого века, спровоцированного на поджог исчезнувшим Мефистофелем, как определил для себя Георгий его роль и его самого.

В начале заседания Георгий поднялся и, обращаясь к Бюнгеру, сказал:

— Я хочу заявить протест против извращения моих слов фашистской прессой.

Бюнгер, еще не остывший после недавно прочитанного опуса «Новой лейпцигской газеты», искренне возмутился: «Он еще хочет протестовать! Невозможный человек».

— Довольно! — крикнул Бюнгер. — Вам слова не дано. Я определяю, когда можно делать заявления.

Георгий уже успел понять нутро этого напыщенного, но быстро теряющегося человека.

— Я хотел бы заявить, что в субботу… — начал было Георгий, но Бюнгер тут же его оборвал:

— Я не разрешаю сейчас выступать с заявлениями.

Димитров повернулся к нему.

— Я констатирую, что меня лишают возможности…

— Тихо! — упрямо оборвал Бюнгер. — Вы тут ничего не можете констатировать. Обратитесь к своему защитнику.

— Я сам защищаю себя! — воскликнул Димитров.

С тех пор как Бюнгеру удалось насладиться гнусной выходкой с неизвестно откуда взявшимся объявлением о помолвке, внутреннее напряжение, овладевшее Георгием в начале процесса, усилилось еще более. Что-то произошло с Ани Крюгер — он понял это давно, после ее тревожного письма — теперь ясно, она тоже попала в лапы Фогта. Какие еще подлости придумают Фогт и Бюнгер?

Но вчера после допроса сестры Елены, неожиданно приехавшей из Советского Союза через Лондон и Париж, он почувствовал себя лучше, свободней и спокойней. Лена, войдя в зал и увидев брата, засмеялась. Да, да, засмеялась — по-человечески просто и радостно. Засмеялась, не обращая никакого внимания на полицию, на полыхающие алым огнем судейских мантий. Она никого и ничего не видела, кроме брата.