Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Мать! Она казалась здесь, в этом большом зале, среди сотен людей, совсем маленькой, сухонькой и беспомощной. Тотчас он понял, что она просто постарела за те десять лет, которые он не видел ее. Она смотрела на сына, вытянув тонкую шею и, немного иронически, как всегда, поджав губы. В добрых, знакомых с детства прозрачных глазах ее были и радость, и счастье, и боль, и что-то еще — особенное, свойственное только ей, что нельзя было выразить словами, но что всегда давало ему новые силы.

«Как хорошо, что ты приехала именно сейчас, — беззвучно говорил он ей, и она, наверное, понимала его, потому что, глядя на него, едва приметно мягко, одобряюще покачивала головой. — Именно сейчас нужна ты мне, ты, давшая всем нам силы. Люба умерла, и теперь только ты — смелая, никогда не сгибавшаяся в горе, бесконечно дорогая мне — осталась у меня. Уж на тебя-то я могу положиться, родная!..»

Рядом с ней сидела старшая сестра Магдалина и кивала ему. Они поздоровались на расстоянии.

Во время перерыва Георгия привели для встречи с матерью в мрачную большую комнату. Матери еще не было.

Высокий, сухощавый немецкий чиновник в стороне жевал бутерброд. Переводчик Тарапанов негромко по-болгарски сказал Георгию:

— Все в полном восторге от постановки вопросов и от вашей защиты. Но этот ужасный тон…

— Тон делает музыку, — ответил, улыбнувшись, Георгий.

Вошли мать и сестра. Он быстро приблизился к ним и, склонив голову, коснулся лбом худенького острого плеча матери. Поцеловал сестру.

— Вот и увиделись… — сказал Георгий. Глаза его были полны слез. — Как дети? — спросил он у сестры, стараясь скрыть за обычными после долгой разлуки вопросами охватившую его слабость. — Радуюсь поведению Любчо, передай ему привет от меня.

— Ты похудел, — сказала мать, проводя рукой по его седеющим, но все еще волнистым и мягким волосам. — Отчего рукава рваные?

— Это следы от кандалов.

— Я не понимаю, что они говорят по-немецки, — горестно сказала мать, — но когда я наблюдаю за ними, я вижу, что они не выпустят тебя…

Чиновник, слушая перевод того, что сказала мать, перестал работать челюстями.

— Передайте ей, — сказал он переводчику, — пусть она скажет сыну, чтобы он меньше говорил на суде.

Мать выслушала переводчика и долгим, долгим взглядом посмотрела сыну в глаза.

— Ты должен говорить, сынок, как считаешь нужным, — сказала она. — У тебя дар Павла…

Передо мной — заключительные строки стенограммы речи Димитрова на суде.

«Димитров. Верховный прокурор предложил оправдать обвиняемых — болгар за отсутствием доказательств их виновности. Но меня это отнюдь не может удовлетворить. Вопрос далеко не так прост. Это не устраняло бы подозрений. Нет, во время процесса было доказано, что мы ничего не имеем общего с поджогом рейхстага; поэтому нет места для каких-либо подозрений. Мы, болгары, так же как и Торглер, должны быть оправданы не за отсутствием улик, а потому, что мы, как коммунисты, не имеем и не могли иметь ничего общего с этим антикоммунистическим актом. Я предлагаю вынести следующее решение:

1. Верховному суду признать нашу невиновность в этом деле, а обвинение — неправильным; это относится к нам: ко мне, Торглеру, Попову и Таневу.

2. Ван дер Люббе рассматривать как орудие, использованное во вред рабочему классу.

3. Виновных за необоснованное обвинение против нас привлечь к ответственности.

4. За счет этих виновных возместить убытки за потерянное нами время, поврежденное здоровье и перенесенные страдания.

Председатель. Эти ваши так называемые предложения суд при обсуждении приговора будет иметь в виду.

Димитров. Наступит время, когда такие предложения будут выполнены с процентами. Что касается полного выяснения вопроса о поджоге рейхстага и выявления истинных поджигателей, то это, конечно, сделает всенародный суд грядущей пролетарской диктатуры.

В XVII веке основатель научной физики Галилео Галилей предстал перед строгим судом инквизиции, который должен был приговорить его как еретика к смерти. Он с глубоким убеждением и решимостью воскликнул: «А все-таки земля вертится!» И это научное положение стало позднее достоянием всего человечества.

(Председатель резко прерывает Димитрова, встает, собирает бумаги и готовится уйти.)

Димитров (продолжает). Мы, коммунисты, можем сейчас не менее решительно, чем старик Галилей, сказать: «И все-таки она вертится!» Колесо истории вертится, движется вперед, в сторону советской Европы, в сторону Всемирного союза советских республик…» (Полицейские хватают Димитрова и силой усаживают на скамью подсудимых.)»

Как известно, приговором суда «за отсутствием улик» Димитров, Попов, Танев и Торглер были оправданы. Ван дер Люббе судьи приговорили к смертной казни. Но этим дело не закончилось.