Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Секретные документы из архива берлинского гестапо, захваченные после разгрома Германии, показали, какой опасности подвергался оправданный по суду Димитров. Уже после окончания процесса, 4 января 1934 года, на совещании в имперском министерстве внутренних дел обсуждалась дальнейшая судьба Димитрова. Изучая секретные документы, я живо представил себе не только это совещание, в котором зловещую роль сыграл уже знакомый читателям шеф берлинского гестапо Дильс, но и все то, что ему предшествовало, а также то, что произошло потом…

Накануне совещания Дильс заперся в своем кабинете. Постукивая по столу длинным, отточенным ногтем, он еще раз изучал стенограмму заключительной речи Димитрова. Поразительно, с какой глубиной Димитров разбирается в тонкостях политической жизни Германии! А конец речи! Это же открытый призыв к борьбе с нацизмом…

Дильс с силой захлопнул тетрадь стенограммы. Его израненное шрамами лицо стало неподвижным, и в глазах вспыхнул недобрый огонек. Да, есть силы, которые нелегко преодолеть: они постепенно охватывают весь мир.

Имперский советник хорошо помнил, как недавно пришлось сопровождать группу иностранных журналистов в тюрьму полицей-президиума на Александерплац. Они, видите ли, хотели посмотреть, как содержатся политические заключенные, и вот, когда он вел всю компанию по длинному коридору, кто-то из журналистов спросил, не здесь ли Тельман. Такого вопроса Дильс не ждал и потому ответил не сразу. Сопровождавший их вахмистр сказал, что камера Тельмана находится как раз в этом месте тюрьмы. Желание увидеть Тельмана было единодушным. Пришлось рискнуть и распорядиться открыть дверь его камеры.

Крепкий, коренастый узник стоял у окна и смотрел на обрывок хмурого неба над тюремной стеной. Тельман спокойно сделал шаг в сторону и остановился в углу, повернувшись спиной к вошедшим и скрестив руки на груди. Дильсу пришлось придать своему голосу как можно больше мягкости. «Господин Тельман, — сказал он, — я привел к вам иностранных журналистов…» Тельман лишь едва пожал плечами и не повернулся. Дильс еще несколько раз обращался к нему. Узник оставался неподвижным. Дверь в камеру пришлось закрыть, не добившись от Тельмана ни слова.

Лицо Дильса горело, и шрамы — он знал — выступали еще отчетливей, выдавая пережитое им унижение. «Вы видите, господа, — сказал он журналистам, — этот человек подобен зверю. Бессмысленно разговаривать с ним. Его можно только запереть в клетку». Молчание было ему ответом. У тюрьмы, садясь в машину, Дильс услышал за спиной чье-то замечание: «Мне он чертовски нравится. Они не сломят его и за тысячу лет…»

Прервав наконец свои размышления, Дильс отправился в имперское министерство иностранных дел. На совещание он прибыл с некоторым опозданием. Вошел в комнату своими крадущимися шагами и остановился у двери. Все уже были в сборе. Разговоры стихли, и взгляды — то холодные и непроницаемые, то настороженные — устремились на него. Он поклонился общим поклоном и бесшумно прошел к оставшемуся свободным креслу. Дильс оглядел собравшихся. Вместе с ним — девять человек. Председатель совещания государственный секретарь Пфунднер и по два представителя от имперского министерства внутренних дел, министерства иностранных дел и Имперского министерства юстиции. Криминальный советник Гелер, подчиненный Дильса, вел протокол.

Дильс терпеливо ждал, пока все эти господа доказывали друг другу, что Димитров должен быть отпущен на все четыре стороны за границы Германии и что есть подходящий для этого повод — официальное сообщение здешнего советского представителя: его правительство готово разрешить трем болгарам въезд в Россию.

Когда все уже было почти окончательно решено, Дильс попросил слова. Он сказал, что сделает официальное заявление по поручению господина премьер-министра Геринга. И затем в наступившей глухой тишине последовало и само заявление: господин премьер-министр не намерен выпускать на свободу политического преступника, который навсегда останется его врагом. «Определенные прусские круги» считают необходимым отправить Димитрова в концентрационный лагерь.

Государственный секретарь Пфунднер заявил, что выступление господина имперского советника Дильса вызывает целый ряд новых соображений…

Дильс сидел, как каменный, усмехаясь в душе: еще бы, господа чиновники, все эти соображения не могли прийти в ваши головы, прежде чем вам не напомнили о позиции господина премьер-министра.

Когда речь зашла о Торглере, господин государственный секретарь Пфунднер сразу же предоставил слово Дильсу.

— Господин премьер-министр, — сказал Дильс, оглядывая собравшихся холодным враждебным взглядом, — проявляет особый интерес к личности Торглера. На основании различных писем и заявлений Торглера можно предположить, что он отказался от своих прежних политических взглядов. По этой причине прусское правительство было бы готово взять на себя заботу о нем…