Тризна

Проглотил я их, а дальше началась сказка. На колхозном «газоне» меня отвезли на городскую олимпиаду, и я занял по физике второе, а по математике третье место. И пока я дня три там тусовался – это было счастье, я увидел, что я не один такой придурок, – так вот, я заметил, что и среди городских есть свои городские. Они держатся так, будто из каких-то столиц в наш областной центр ненадолго завернули и все им тут немножко смешно.

Но потом я и в Ленинграде встретил таких умников. Они и в культурную столицу попали как будто из какой-то еще более крутой столицы – из Парижа, что ли, или из Нью-Йорка, – им и Ленинград немножко смешон. И, никому не в обиду, почти все они были евреи. Нет, наши Боря с Котом были совсем другие. Борю я вообще принимал за русского, только чересчур уж принципиального. А Грузо, я думал, и есть грузин. Тех, столичных из столичных, было немного, но они держались кучкой и больше всех бросались в глаза. Постепенно как-то выяснилось, что они всех русских считают антисемитами и, так сказать, превентивно стараются их опустить. Во всех стычках, будь то даже шахматный турнир, они становились на сторону Америки и, кажется, воображали, что и они для Америки что-то значат. Они здесь ее посланники, нас вразумлять. А я к тому времени уже сильно недолюбливал Америку за то же, за что недолюбливал и городских: она была что-то вроде города над городами. Коров кормит и доит весь мир, а сыр с маслом у них.

Кстати сказать, в Америке «настоящих американцев», преданных американской мечте, – ну, о великой миссии Америки и так далее, – я не встречал. Мои знакомые вообще не интересовались, есть что-то за пределами Америки или нет. У нас когда-то так белорусов дразнили: а за Гомелем люди ёсть? Они любые свои районные соревнования называют чемпионатом мира. Иногда мне кажется, что Америку придумали в России. Прямо по Достоевскому: мы умеем любить чужое больше, чем сами его хозяева. Плохо только, что мы ждем за это ответной любви.