Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Добродей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Рушится само мироздание, погребая его под своими руинами. До последнего надеялся — Дира согласится. Пусть княгиня уже не молода и старше на целых десять лет, ведь по-прежнему хороша. И если не найдется князя, готового разделить с ней судьбу, то найдется другой… возможно, лучший, по-настоящему преданный и любящий. Но тут же вспомнились ему и иные слова:

«Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем…» — он отбивался от этой мысли долгие годы, как мог. Но так и не сумел справиться.

— Я не могу убить себя, грех это, — вдруг глухо проговорила Дира. — Иначе на Том Свете нам с ним никогда не встретиться. А он в раю, иначе и быть не может. Все грехи отпустятся ему, принявшему смерть от рук язычника. Но самоубийцам…

— Знаю…

— И эти, — она кивнула на притихших священников, — тоже не могут. Грех, великий грех… смертоубийство. И тебе нельзя, Агафон… — выдохнула княгиня, лицо сделалось таким, будто женщина уже в могиле лежит, — я ведь женщина, христианка… Значит, и сестра твоя…

— Ты действительно этого хочешь, Ирина? — прохрипел Добродей и сам не понял, как язык повернулся спросить о таком.

— Да.

— Я возьму этот грех на душу. Мне не впервой убивать невинных.

Стоящий рядом служитель Церкви вспыхнул, шагнул вперед:

— Не говори так, Агафон! Ты убивал иноверцев! Да тут пол-Киева иноверцы, скифы, варвары, что так и не нашли пути к Свету! А вот убийство христианина…

— Тогда убей, — вдруг прошептала Дира, сжимая золоченый крестик в хрупких пальцах. — Пусть моя душа уйдет к нему… Может быть, на Том Свете мы наконец-то обретем счастье… Пусти меня и делай свое дело!

Теперь она лежала на постели, жалкая и до того несчастная, что у старшего дружинника защипало глаза. Он перекрестился, тоже медленно потянул с шеи оберег, сняв — поцеловал…

Может, это и правильно, может быть, это и к лучшему. Женщина, потерявшая любимого мужа, ещё способна выжить. А та, которая в один миг утратила и красоту, и гордость, — вряд ли. Пусть Олег Новгородский не прикоснулся к ней, но княгиня уже поругана им…

— Дира, прощай! Я всегда буду помнить о тебе.

Добродей встал слишком решительно, оба служителя отскочили в стороны. Лезвие блеснуло в рассветных лучах, просочившихся сквозь ставни, и с быстротой молнии вошло княгине под левую грудь. Она вздрогнула всем телом, изогнулась… Удивленные глаза Диры вспыхнули в последний раз и погасли. Бессильная рука, доселе сжимавшая распятие, свесилась вниз. Кровь заливала пуховые подушки.

Добря отвернулся.

— Ты… — выдохнул один из священников. Казалось, он сам готов броситься на Добродея и порвать голыми руками. — Креста на тебе нет!

— Был вот только что, теперь уж нет. Это ты верно подметил.

Однако второй поп отозвался спокойно:

— А что Олег делает с иноверцами?

— Не знаю. Не слышал.

— Убьет, — замогильным голосом сказал первый, вмиг забыв о Дире.

Второй бросил в собрата испепеляющий взгляд, и тот затих.

— Я слышал, Олег — зверь. Он ведь даже не славянин, свей, кажется?

— Мурманин, — отозвался дружинник.

— И чтит не славянских богов, а своих…

— Я мало знаю об этом, — пробормотал Добродей. — Кажется, его боги кровожаднее. Особенно тот, самый главный… Одноглазый.

Священник молча приблизился к старшему дружиннику, задрал голову и рванул ворот одеяния. Другой смотрел с ужасом, трясся, как загнанный зайчонок.

— Убить священника — грех и вовсе тяжкий, — вспомнил Добродей.

— Ты и без того грешен, сын мой… С самого рождения.

— Так и есть. Да и рай ваш… на кой он мне сдался теперь?

— Господь милосерден и всеведущ… — затянул было тот.

Добря на миг представил себя в ирийском саду, по которому рука об руку идут Дира и Осколод, раба божья Ирина и муж ее Николай… и одним движением перерезал попу горло.

Другой священник не просил. Но теперь чем дальше от рая, тем лучше.

На окровавленном полу под ногою блеснул самоцветами нательный крест.

Глава 4

— Прятаться больше не к чему. Да и жизнь нынче стоит не дороже мешка гнилой репы, — рассудил Добродей, поднимая распятие.

Он безотчетно вытер клинок, окровавив занавес, снял засов, пнул двери и спустился вниз, никого не встретив. Даже девки, души не чаявшие в бедной княгине, разбежались. С тем и вышел в город.

Самому пытать смерть — не по-христиански, а искать жизни теперь незачем.

В городе не было суматохи, какую думал застать Добродей. Все чинно и мирно. Люди сами впускали варягов, а те и пальцем никого не тронули. Сам Олег ждал на площади, для него невесть откуда принесли высокое кресло с резной спинкой, будто и в самом деле князь. Тут же толпились жрецы старой веры во главе с Ярооком. Рядом с Олегом неизменный Гудмунд, порядком поседевший, но ещё крепкий на вид Сьельв, чуть поодаль грузный Хорнимир и некоторые бояре из местных. Подале — стайки мальчишек, разглядывают во все глаза.

«Если спросит, скажу все как есть!» — решил Добродей, но лезть на глаза Олегу не хотелось. Остановился, к нему тут же подошли другие, неприкаянные нынче воины Осколода.

— И что говорит Новгородец? — бесцветно спросил Добродей. — Какие новости?