Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— Что говорит? Велел всем христианским жрецам убираться прочь и хазарским ростовщикам тоже. Сутки дал. Ослушаются — обещал прирезать.

— А они?

— Все жить хотят, — хмыкнул дружинник. — Очень. Ромеи подались на Запад. А хазары ушли через Лядскую заставу, в каганат лыжи навострили. Не, попов я бы не трогал. Они в своем тряпье на баб похожи. Но кто же с бабами воюет? А вот с хазарами — с ними разговор короткий. Да и народ как бы не против позабавиться…

— А он отпустил. До самых ворот с ними шли варяги. Охраняли, вот дурни! — возмутился кто-то рядом.

— Почему? — спросил Добродей.

— Так ведь ясно дело, и полумесяца не пробежит, как степняк в ворота детинца постучится.

— Не, они без стука. А коли и будет — так от копыт.

На площадь ворвался запыхавшийся воин. Лицо красное, глаза выпучены, дышит тяжело, жадно. Он бросился к Олегу, поклонился, затараторил. Добродей видел, как приподнялись брови Новгородца, он даже привстал, выслушивая этот доклад. Короткий взмах руки стал знаком для другого воина, который спешно снял с пояса рог и поднес его к губам.

Тяжелый, призывный звук чуть не оглушил. Казалось, весь город содрогнулся. Из домов начали выбегать растревоженные горожане, дружинники Олега тоже спешили на площадь.

Добродей с отвращением наблюдал подобострастие на лицах киевлян, удивление дружинников Осколода и суровую уверенность новгородских воинов — русов, словен, варягов.

— Говори! — бросил Олег.

И запыхавшийся воин провозгласил на всю округу:

— Свежая могила найдена. Там, на холме.

Рука говорившего взметнулась, указывая направление.

— Должно быть, она и есть, Оскольдова. Там крест вкопан, ремнями стянут. Прикажи, и мы привезем труп.

Олег поднялся. Величественный и бледный.

— Я не стану осквернять безвестную могилу, даже если это и так. Хотя Осколод не заслуживает милости быть похороненным в земле. Но тот, кто ослушался слова моего, будет найден и разделит судьбу своего господина.

Площадь молчала. Даже бабы, охочие до подобных новостей, не проронили ни звука. Все с опаской глядели на Олега, на дружинников за спиной новоявленного князя, косились на воинов прежнего — Осколода. Добродей ловил на себе взгляды горожан и соратников, скрежетал зубами.

Ему отчаянно захотелось шагнуть вперед и ответить. Сказать все! О подлости Олега, который не посмел явиться в Киев, как должно мужчине. О трусости гридней Осколода, что побоялись напасть на чужаков и погибнуть в неравной схватке. О ещё большей трусости горожан, которые испугались воспротивиться воле Новгородца, похоронить князя как человека. Каждый из стоящих здесь предал Осколода. Каждый! Плох он или хорош, но князем был. Теперь уж нет.

Вот она — расплата за то, что не побоялся пойти против обычая и тем самым уберечь Киев, сохранить народ.

Во рту стало горько, грудь едва не разрывалась от боли. Он — старший дружинник Осколода, тоже предатель. Потому как не посмел выйти с оружием, честно отбить тело владыки. Вместо этого поступил как последний трус, вор! Этот поступок недостоин мужчины.

На плечо легла тяжелая рука — Златан.

— А ну его… Чего поминать старое?

— Мы все ещё в дружине Осколода, забыл? — отозвался Добродей.

— Да разве ж это служба? — хмыкнул Златан. — Мы — что козлы на перепутье. Осколод погиб, Дира от помощи отказывается, Олег… с этим так и вовсе не ясно. Ежели обо всем этом думать — голова расколется. Пойдем-ка к Синеоке, а? У неё бражка поспела, такой ни в одной корчме не встретишь…

Златан потянул в сторону, но Добродей с места не сдвинулся.

— Ты чего?

— С каких это пор киевские дружинники окольными путями ходят? — ровным голосом спросил Добря.

— Так это… — Златан смутился, покраснел.

— Напрямик пойдем. Через площадь.

Добродей двинулся вперед, увлекая за собой приятеля. Людская толпа уже расходилась. Горожане шептались, обсуждая новость. Многие останавливались, пристально вглядываясь в даль, где, по словам вестника, теперь покоится прежний князь.

Чем ближе к Олегу, тем гаже на душе. Но Добродей и не думал останавливаться. Взгляд прикован к лицу мурманина. Эх, если бы чуть меньше воинов вокруг Новгородца…

Внезапно Олег повернул голову, и их взгляды встретились. Добре показалось, что в темечко вонзилась молния, прошла по спине и через пятки ринулась в землю. Ему даже запах паленого мяса почудился. В глазах Олега вспыхивали искры, странные, нечеловеческие.

Сознание помутилось, внутренний голос шепнул: «Он знает! Он все знает!» — а в памяти тут же вспыхнуло старое, уже забытое… Тогда, семнадцать лет назад, в Рюриковом граде Олег смотрел так же.

Занятый собственными мыслями, Добродей не заметил, как миновали площадь. Опомнившись — обернулся на ходу, в надежде снова различить бледное лицо предводителя новгородцев. И тут же во что-то врезался.

— Куда прешь! — заревело в самое ухо.

Добродей отскочил. Рука по старой памяти метнулась к рукояти меча, но пальцы замерли, так и не коснувшись оружия.