Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

В полушаге стоял новгородец. Не особо высокий, но плечи — шире не бывает. В светлых кудрях и коротко остриженной бороде блестели солнечные лучи, зато в глазах, серых, как предгрозовое небо, ни капли веселья. Он тоже потянулся за мечом и тоже замер, не в силах отвести взгляда от киевского дружинника.

— Не верю, — пробормотал Добродей.

Воин кивнул, ответил в тон:

— Морок.

Но чем дольше рассматривали друг друга, тем меньше оставалось сомнений.

— Розмич? — наконец, спросил Добря.

— Ага… — протянул тот. Взгляд из растерянного стал оценивающим, и так как Розмич был чуть ниже, ему пришлось отступить, чтоб не задирать головы. — А ты вымахал… на киевских-то харчах.

— Да, ты всегда был выше меня, — кивнул Добродей, — теперь вот… ширше.

Губы Розмича растянулись, улыбка обнажила нестройный ряд зубов.

— А ты что же… предал плотничью судьбу? Дружинником заделался?

— Как видишь. — Добродей не смог сдержать улыбки, развел руками.

— Силен… Хм… С тех самых пор Осколоду и служил?

— Да.

— Ну, а я Олегу, — с долей хвастовства сообщил Розмич и все же ненароком тронул едва заметный шрам у виска — подарок мурманского коня.

Рядом замер Златан, недоуменно таращился то на Добродея, то на ильмерского воина. Другие — те, что шли вместе с Роськой, тоже остановились, хмурились. После недолгого молчания Розмич заговорил снова:

— Как мы вас… разделали, а?

Из уст старинного знакомого эти слова прозвучали не так обидно. По крайней мере, желания вырвать Розмичу язык не появилось.

— Ничего, — ухмыльнулся Добродей, — и на старуху бывает проруха. Тело Осколодово не уберегли ведь…

— Да, что есть, то есть… Но мы все равно наглецов поймаем… — Помолчав, новгородец продолжил: — Как тебя угораздило — в дружине Осколодовой оказаться?

— Да так…

И обнялись. Добродей не сразу понял, отчего так защемило сердце. Вот он — родич. Настоящий. Пусть не по крови, но родня. Частичка детства и милой сердцу Волховской земли. Пусть и с другого берега, а здесь — он свой.

— Как там наши? Деревенские?

— Да я и не бываю в тех краях, — смущенно отозвался Розмич.

— А про мамку мою знаешь чего?

— Нет… Сразу после той резни Рюрик город оставил. Пошел возводить новый, ну, через Волхов, напротив Славны. Сейчас это Новградом и зовется. А я при Олеге все годы. И покуда отроком был, и гриднем… а дружинником — и подавно. Мы вскоре в Ладогу подались, потом — на корелу ходили, свеев отражали… Даже в Вагрию, однажды. Всякое случалось. И своих уже лет десять не видел.

Опять смолкли.

— А помнишь… — сказали одновременно, оба смущенно потупились.

Наконец, Розмич шумно вздохнул, выпалил весело:

— А ты неплохо устроился, Добродей! Девки-то у вас здесь ого-го какие! Кровь с молоком! У нас таких не водится!

Раздался одобрительный гул, друзья Розмича кивали, кто-то даже прихрюкивал от удовольствия. Златан тоже улыбнулся, с видом знатока.

— Да, девки славные, — рассмеялся Добродей. — Но с норовом.

Розмич зачем-то потрогал собственную щеку, улыбка стала ещё шире, глаза мечтательно закатились.

— Но слишком набожные! — со смехом ввернул кто-то.

— Застенчивые!

Розмич захохотал в голос:

— Что верно, то верно. Поймал тут одну, а она… ох и сопротивлялась! Про грехи какие-то рассказывала! А я как прижал ее в уголочке, помял чуток, сразу разомлела… Дай, говорит, крестик сперва сниму, чтобы боженька не видел. Этой оказалась, как ее… христьянкой. Но после… ух! Огонь!

— Ври, да не завирайся! — буркнул кто-то из новгородцев, его слова поддержал общий смех и румянец на щеках Розмича.

— А ты случаем не из этих? — подозрительно спросил Роська. — Не из христьян?

Добродей почувствовал, как холодеет в животе, но Роська не дал ответить, перебил:

— Вот ведь люди-то! Одним словом — олухи! Ромейским жрецам поверить — тьфу! Дурни! А может, сам князь заставлял? Я как погляжу, после нашего приезда многие эти крестики поскидывали. Да и Яроок говорит: давно на капищах столько народа не бывало, чуть ли не бегом бегут. Стало быть, наши боги сильнее! Да это и правильно! Разве можно Дажьбога и этого, мужика распятого, сравнивать?

— Христа, — поправил Добря. — Христом того «мужика» звать.

— Во-во! Христа! — закивал Розмич. — Это же надо! Его убили, а он и не спорил. Нате, говорит, убивайте! Тьфу! Разве нормальный мужик так поступит? Да никогда! Слабак он, Христос этот. И христьяне его — слабаки. Потому и не смогли хазарам противиться.

— Ты… — начал было Добря, но Роська снова перебил, рассуждал с важностью:

— А теперь вот не стало князя, а ромеев прогнали, и что? Народ радуется! Радуется, что ярмо сбросил! И князя-душегуба, и бога рабского! Да в один присест! А Олег — освободитель, как есть — Освободитель!

— Рот прикрой, — сказал Добродей хмуро.

— Чего-чего?

Второй раз повторять не стал, двинул точно в зубы. Розмич, не ожидавший такого предательства, равновесие удержать не смог и, если бы не приятели-новгородцы, непременно бы рухнул в дорожную пыль.

— Ты чего? — спросил Роська — голос прозвучал тихо, удивленно. Когда сообразил, глаза потемнели, лицо исказила злобная гримаса: — Стало быть, ты один из тех, кто веру в богов-то родных предал? Так?