Трое

Иван подходит к нему, берет из его рук трубку, смотрит на нее и говорит:

— Не нужно больше нагревать! Перегнешь!

Ружицкий опустил руки. Его взгляд выражает отчаяние.

— Иногда я спрашиваю себя, — начал он упавшим голосом, — почему все это происходит? Откуда взялись эти люди? Кто им позволил явиться на свет, размножаться, сидеть за письменными столами кабинетов государственных учреждений? Лгать и все опошлять? Свою ложь они оправдывают стечением обстоятельств, свою глупость — непонятными для всех прочих соображениями, свою бездарность — трудностями переходного периода, и все эти безобразия совершаются во имя науки! Честность и принципиальность они подменивают нравственным уродством, жонглированием, а простаки, вроде Митрофанова твердят: «Партийная линия — это одно, а действительность — другое!» Нет, дорогой, больше ноги моей не будет в институте. Обидно!

— Ты должен вернуться! — настойчиво сказал ему Иван. Ружицкий снова закашлялся.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я признал Неделева соавтором! — голос его хрипит.

Иван возвращает ему трубку.

— А почему бы нет! — сказал он. — Только публично! Ты придешь на отчетное собрание, возьмешь слово и расскажешь, как Неделев и Хаджикостов требовали от тебя, чтобы под твоей публикацией стояла и подпись Неделева. Пускай все знают это!

— Слушай! — заявил Ружицкий. — Не хочу иметь с ними никакого дела! Мне даже будет стыдно сказать это! Да и, откровенно говоря, институт мне совсем не нужен! Пошли они ко всем чертям! Хотя я потратил все свои деньги, до последней стотинки, однако установка готова! Вот она!

Ружицкий отдернул занавеску, которая закрывала половину комнаты.

Иван застыл от изумления.

Его взору предстала великолепная установка для элоксирования алюминиевых поверхностей со всеми необходимыми аппаратами.

Ивану тогда показалось, что в маленьком хилом теле химика таится страшная сила — фантастическая, неумолимая и непоколебимая прямолинейность, заставляющая встречных уступать ему дорогу.

— Ну скажи, зачем мне этот институт? Зачем он мне? — все тем же хриплым голосом повторял Ружицкий. — Разве только для того, чтобы слушать сплетни, глупые истории, слушать о том, кто сколько зарабатывает, уподобиться другим и служить навозом этим чванливым снобам. Нет уж! Мне и здесь хорошо!

Иван молчаливо его выслушал и ему показалось, что года два тому назад и он бы так поступил.

Еще будучи студентом, Ружицкий слыл фантазером. Болезненно нервный, с острым умом и кипучей энергией, не позволявшей согнуться его туберкулезному телу, студент Ружицкий, внук болгарки и поляка, предпринимал самые невероятные исследования, ополчался на незыблемые теории и правила, уличал профессоров в догматизме, выдвигал и сам опровергал новые гипотезы, порою до смешного наивные, порою удивительно серьезные и глубокие. Словно весь он был соткан из нервов, из непокорности и страсти.

Здоровье Ружицкого тогда еще не было таким расшатанным, однако он никогда не обращал внимания на болезнь, и последствия не заставили себя ждать.

— Тебе нужно лечиться! — сказал ему Иван после острого разговора.

— Это мое дело! — сказал Ружицкий.

— И наше! — спокойно добавил Иван.

Ружицкий вскипел:

— Кто ты такой! Чего тебе надо! Зачем ты пришел ко мне? Уж не думаешь ли ты занять место Хаджикостова? Может быть плетешь какую-то сеть и меня пытаешься завлечь в нее! Шантажируешь?!

Иван присел на его неоправленную кровать.

— Угости сигареткой!

Ружицкий с чувством брезгливости подал ему пачку.

— Сейчас тебе объясню, — Иван смотрел прямо ему в глаза. — Давай сначала проследим твою историю. Первым делом, ты являешься в институт, первым проходишь по конкурсу и приступаешь к работе. Добиваешься бесспорных успехов, делаешь интересные публикации и ничто другое тебя не интересует. И вот, в один прекрасный день ты с удивлением констатируешь, как к твоей исследовательской работе пытается примазаться бездарный тип. Это второе. В третьих, вместо того, чтобы обратиться куда нужно, рассказать о гнусном предложении Хаджикостова и Неделева, разоблачить негодяев, ты хлопаешь дверью и покидаешь институт, разумеется, опять таки во имя своей работы! Конечно, я согласен с тобой. Иногда приходится хлопнуть дверью, чтобы сохранить собственное достоинство, но в данном случае ты поступил по-детски.

— Что ж мне по твоему, устраивать митинг?

— Не перебивай меня! Ты уходишь, а негодяи остаются! Ты продолжаешь свои исследования, и они тоже продолжают свое дело, избирая объектом своей атаки кого-нибудь другого, скажем меня, а потом принимаются за следующего и т. д. Выходит, что тебе совершенно безразлично все, что стоит вне твоей личной деятельности! Значит, в институте могут продолжаться прежние безобразия, а ты даже пальцем бы не пошевельнул, если бы тебя случайно не задели! После всего этого, мне ясно только одно — ты должен вернуться в институт! Это твой гражданский долг!

Ружицкий молчал.