Трое

– Заткнись, и я все объясню. Мы одновременно ворвемся в нее со всех сторон: сверху, снизу, с правого борта и с левого. Первым делом надо захватить мостик. Это я беру на себя. Когда я окажусь на нем, включу ревун. Он будет сигналом. Я хочу, чтобы вы спустились вниз и предупредили там ребят.

– Как ты доберешься до мостика? – спросил Фейнберг.

– Через крышу, – ответил Дикштейн.

Пока два федаина на мостике, приникнув к окнам, вели огонь, Ясиф Хассан и Махмуд, сидя на полу, совещались.

– Они не могут одержать верх, – сказал Махмуд. – Отсюда мы контролируем практически всю палубу. Они не могут прорваться вниз через кают-компанию, потому что мы перекрываем подходы к ней. Они не могут атаковать ни с боков, ни в лоб, потому что отсюда мы их всех перестреляем. Они не могут нападать сверху, потому что им туда не добраться: мы снизу не подпустим. Так что остается только вести огонь, пока они не сдадутся.

– Один из них, – сказал Хассан, – несколько минут назад пытался прорваться в кают-компанию. Я остановил его.

– Ты сам справился с ним?

– Да.

Махмуд положил руку на плечо Хассана.

– Теперь ты один из федаинов.

Хассан высказал то, что у обоих было на уме.

– А потом?

Махмуд кивнул.

– На равных.

Они сплели руки в пожатии. Хассан повторил:

– На равных.

– Теперь, – сказал Махмуд. – я думаю, они попробуют снова прорваться через кают-компанию – это их единственная надежда.

– Я буду прикрывать ее из штурманской, – предложил Хассан.

Они оба встали: в это мгновение очередь с фордека, прошив оконный проем, в котором не осталось стекол, вошла Махмуду в голову, и он мгновенно скончался.

Теперь Хассан стал лидером федаинов.

Лежа ничком, раскинув руки и ноги, чтобы затормозить скольжение, Дикштейн дюйм за дюймом полз по крыше. Скат ее был крут, зацепиться на ней было не за что, и от дождя сильно скользила. «Копарелли» качался на волнах, и в такт с его движениями крыша вздымалась, опадала, покачивалась с боку на бок. Дикштейну оставалось только прижиматься к ее мокрому металлическому покрытию, стараясь замедлить сползание.

На передней кромке крыши размещался навигационный фонарь. Если он доберется до него, то спасен, потому что сможет ухватиться за кронштейн. Но продвигался он до ужаса медленно. Он одолел около фута, но тут крыша встала дыбом, и он соскользнул назад, едва успев ухватиться за ее край, чтобы окончательно не упасть. Несколько секунд он висел, уцепившись, в тридцати футах над палубой. Судно качнулось в другую сторону, он успел забросить ногу на крышу и буквально вцепился ногтями в окрашенный металл.

Наступило мучительное затишье.

«Копарелли» качнулся назад.

Дикштейн заскользил вперед, все быстрее и быстрее, приближаясь к стойке навигационного фонаря.

Но корабль уже бросило в другую сторону, крыша вскинулась, и он покатился по ней, не дотянувшись до стойки всего лишь около ярда. Снова вжался руками, ногами и всем телом в металл, пытаясь продвинуться хоть чуть дальше: снова завис над палубой; но на этот раз он держался правой рукой, и автомат, соскользнув с плеча, свалился в шлюпку под ним.

Корабль несколько раз бросило на волнах, и Дикштейн увидел, что он с нарастающей скоростью скользит к стойке навигационного фонаря. На этот раз он уцепился обеими руками. Стойка была примерно в футе от передней кромки крыши. Сразу же под ней располагалось окно мостика, стекло в котором уже было давно выбито, и из оконного проема торчали автоматические стволы.

Дикштейн держался за стояк, но не мог предотвратить дальнейшего скольжения. Его тело неудержимо тянуло к кромке крыши. Он заметил, что вдоль нее, не в пример боковым сторонам, тянулся металлический желоб, предохранявший стекла мостика от дождевых потоков с крыши. Когда его тело оказалось на самом краю, он отпустил стойку, перевалил через желоб, ухватился пальцами за его металлический изгиб и сделал резкое размашистое движение обеими ногами. Он пролетел вперед ногами сквозь выбитый оконный проем и приземлился как раз посреди мостика. Чтобы смягчить удар, он приземлился на колени и сразу же выпрямился. Автомата у него не было и не было времени выхватить пистолет или нож. По обе стороны от него стояли два араба, поливавшие палубу огнем. Когда Дикштейн поднимался, они поворачивались к нему, и на их лицах застыло нескрываемое изумление.

На несколько сантиметров Дикштейн оказался ближе к одному из стрелков. Он нанес ему резкий удар ногой, который, скорее, в силу удачи попал тому в локоть, моментально парализовав руку, в которой он держал автомат. Дикштейн тут же прыгнул к другому автоматчику. Ствол развернулся навстречу нападавшему, но с запозданием на долю секунды: Дикштейн поднырнул под него. Он вскинул правую руку, нанося самый жестокий удар из всех ему известных: тыльная часть ладони пришлась точно в подбородок арабу, и его голова откинулась назад, подставившись под второй удар, который Дикштейн нанес по законам карате, перерубив ему кадык.