Трое

Он пошёл в комнату, выпил стакан воды, оглянулся. Яркое пятно картины бросилось в глаза ему, он уставился на размеренные "Ступени человеческого века", Думая:

"Обман это... Разве так живут?"

И вдруг добавил безнадёжно:

"Да и так если - тоже скука!.."

Медленно подойдя к стене, он сорвал с неё картину и унёс в магазин. Там, разложив её на прилавке, он снова начал рассматривать превращения человека и смотрел теперь с насмешкой, пока от картины зарябило в глазах. Тогда он смял её, скомкал и бросил под прилавок; но она выкатилась оттуда под ноги ему. Раздражённый этим, он снова поднял её, смял крепче и швырнул в дверь, на улицу...

На улице было шумно. По той стороне, тротуаром, кто-то шёл с палкой. Палка стукала по камням не в раз с ногой идущего, казалось, что у него три ноги. Ворковали голуби. Где-то громыхало железо, - должно быть, трубочист ходил по крыше. Мимо магазина проехал извозчик. Он дремал, и голова у него качалась. И всё качалось вокруг Ильи. Он взял счёты, посмотрел на них и положил - двадцать копеек. Посмотрел ещё и - семнадцать скинул. Осталось три копейки. Он щёлкнул по косточкам ногтем; косточки завертелись на проволоке с тихим шумом и, разъединившись, остановились.

Илья вздохнул, отодвинул счёты прочь, навалился грудью на прилавок и замер, слушая, как бьётся его сердце.

На другой день сестра Гаврика опять пришла. Она была такая же, как всегда: в том же стареньком платье, с тем же лицом.

"Ишь ты", - неприязненно подумал Лунёв, наблюдая её из комнаты.

На поклон девушки он неохотно склонил пред ней голову. А она вдруг улыбнулась доброй улыбкой и ласково спросила его:

- Вы что какой бледный? Нездоровы, да?

- Здоров, - кратко ответил Илья, стараясь не выдавать пред нею чувства, возбуждённого её вниманием. А чувство было хорошее, радостное: улыбка и слова девушки коснулись его сердца так мягко и тепло, но он решил показать ей, что обижен, тайно надеясь, что девушка скажет ему ещё ласковое слово, ещё улыбнется. Решил - и ждал, надутый, не глядя на неё.

- Вы, кажется, обиделись на меня? - раздался её твёрдый голос. Он так резко отличался от тех звуков, которыми она сказала свои первые слова, что Илья тревожно взглянул на неё, а она уж вновь была такая, как всегда, что-то заносчивое, задорное было в её тёмных глазах.

- Я к обидам привык, - сказал Лунёв и усмехнулся в лицо ей вызывающей улыбкой, чувствуя холод разочарования в груди.

"А, ты играешь! - думалось ему. - Погладишь да прибьёшь? Ну нет..."

- Я не хотела обижать вас...

- Вам меня обидеть трудно! - дерзко и громко заговорил он. - Я ведь вам цену знаю-с: птица вы невысокого полёта!

Она выпрямилась при этих словах, удивлённая, широко открыв глаза. Но Илья уже не видел ничего: буйное желание отплатить ей охватило его, как огнём, и, намеренно не торопясь, он обкладывал её тяжёлыми и грубыми словами:

- Барство ваше, гордость эта - вам недорого обходятся, в гимназиях всяк может этого набраться... А без гимназий - швея вы, горничная... По бедности вашей ничем другим быть не можете, - верно-с?

- Что вы говорите? - тихо воскликнула она.

Илья смотрел ей в лицо и с удовольствием видел, как раздуваются её ноздри, краснеют щёки.

- Говорю, что думаю! А думаю я так, что дешёвому вашему барству - грош цена!

- Во мне нет барства! - звенящим голосом крикнула девушка. Братишка подбежал к ней, схватил её за руку и, злыми глазами глядя на хозяина, тоже закричал:

- Уйдём, Сонька!

Лунёв окинул их взглядом и уже с ненавистью, хладнокровно сказал:

- Да-с, - уйдите-ка! Ни я вам, ни вы мне... не нужны.

Они оба как-то странно мелькнули в его глазах и исчезли. Он засмеялся вслед им. Потом, оставшись один в магазине, несколько минут стоял неподвижно, упиваясь острой сладостью удавшейся мести. Возмущённое, недоумевающее, немного испуганное лицо девушки хорошо запечатлелось в его памяти.

"Мальчишка-то... какой..." - вертелась у него в голове бессвязная мысль: поступок Гаврика немножко мешал ему, нарушая его настроение.

"Вот тебе и спесь!.. - внутренне усмехаясь, думал он. - Танечка бы пришла теперь... я бы и ей... заодно..."

Он ощущал в себе желание растолкать всех людей прочь от себя, растолкать их грубо, обидно, без пощады...

Но Танечка не пришла, весь день он пробыл один, и день этот был странно длинен. Ложась спать, Илья чувствовал себя одиноким и обиженным этим одиночеством ещё более, чем словами девушки. Закрыв глаза, он вслушивался в тишину ночи и ждал звуков, а когда звук раздавался, Илья вздрагивал и, пугливо приподняв голову с подушки, смотрел широко открытыми глазами во тьму. Вплоть до утра он не мог уснуть, чего-то ожидая, чувствуя себя точно запертым в погребе, задыхаясь от жары и неуклюжих, бессвязных мыслей. Он встал с тяжёлой головой, хотел поставить самовар, но не поставил, а, умывшись, выпил ковш воды и открыл магазин.

Около полудня явился Павел, сердитый, с нахмуренными бровями. Не здороваясь с товарищем, он прямо спросил его:

- Ты что это зазнаёшься?

Илья понял, о чём он говорит, и, безнадёжно тряхнув головой, промолчал, думая:

"И этот против меня..."