Трое на четырех колесах

Я повернулся и увидел то, что вряд ли случается часто видеть англичанам, сидящим дома: путешествующего британца с дочерью — в таком виде, какой считается для нас обязательным по мнению континентальных жителей. «Милорд»и «мисс», во плоти и крови представлявшие оригинал того, что по традиции изображается в европейских юмористических журналах и на сценах, были перед нами воочию (если это нам только не снилось) — безукоризненные до корней волос. Милорд был высок, худ, с желтыми волосами, огромным носом и длинными торжественными бакенбардами, введенными когда-то в моду любимцем публики, актером Донбрэри. Поверх костюма из материи в мелких крапинках, на нем было легкое пальто, почти до пят. С белого пробочного шлема спускалась зеленая вуаль, на боку висел бинокль, и в руке, обтянутой сине-зеленой перчаткой, он нес «альпеншток», конец которого возвышался над его головой.

Девица была длинная и угловатая. Я не сумею описать ее костюма; мне мог бог помочь в этом только покойный дедушка, которому ее платье показалось бы, может быть, более обыкновенным, чем мне. Я могу только сказать, что из-под него, неизвестно к чему, видны были щиколотки (если читатель позволит мне упоминать подобные вещи!), которые, с художественной точки зрения, следовало бы прикрыть. Ее шляпа напомнила мне старинную поэтессу, миссис Геманс. На ней были «прюнелевые»ботинки на резинках, вязаные перчатки без пальцев, пенсне и саквояж, привязанный к поясу; в руках она тоже несла альпеншток и общим видом походила на узкую, длинную подушку, надетую на ходули.

Гаррис бросился за своей фотографической камерой, но, конечно, напрасно. Мы уже знаем, что если Гаррис мечется во все стороны, как заблудившийся пес, и кричит: «Где моя камера? В какую пропасть она провалилась? Неужели никто не видал, где моя камера?»— то значит встретилось что-нибудь такое, что достойно фотографического снимка.

Они не ограничились наружностью: медленно выступая, они глазели на все стороны, рассматривая все подробно. У девицы был в руках «Спутник»с разговорными фразами, а у джентльмена открытый том Бедекера; обращаясь к носильщикам и лакеям, он преспокойно упирал в них конец своего альпенштока, чтобы привлечь внимание. А барышня восклицала «Шокинг!»и отворачивалась при виде каждого объявления о какао.

В последнем случае ей можно найти оправдание: неизвестно почему, но фабриканты какао считают его питательность настолько большой, что для дам, пьющих какао, не требуется не только никакой другой пищи, но даже одежды: судя по расклеенным повсюду объявлениям, в Англии для потребителей какао достаточно одного ярда кисеи, а на континенте даже и то лишнее. Но это между прочим.

Конечно, «англичане»немедленно привлекли всеобщее внимание. Их французского языка никто не понимал, а пробуя говорить по-немецки, они сами себя не понимали. Пользуясь возможностью помочь им, я подошел и заговорил. Они были крайне любезны. Джентльмен объявил, что его фамилия Джонс и что он родом из Манчестера; но, к моему удивлению, Манчестер был ему очень мало знаком. Я спросил, куда они направляются; он отвечал, что это зависит от многих обстоятельств. Я спросил, не мешает ли ему «альпеншток»на улицах населенного города; он признался, что иногда мешает. Я спросил, не трудно ли ему видеть предметы сквозь вуаль; он объяснил, что вуаль предохраняет лицо от мух. Я обратился к барышне с вопросом, не находит ли она ветер слишком холодным; она отвечала, что находит — в особенности на углах...

Я, конечно, задал все эти вопросы не подряд, а среди разговора, и мы расстались очень любезно.

Поразмыслив, я пришел к определенному выводу относительно подобных явлений. Один господин во Франкфурте, которому я описал впоследствии странную пару, говорил, что он видел их в Париже через три недели после столкновения из-за Фашоды; а приказчик одного железоделательного английского завода, встретясь со мной недавно в Страсбурге, вспоминал, что он видел их в Берлине во время возбуждения, вызванного трансваальским вопросом. По всей вероятности — это актеры, нанятые в видах сохранения международного мира. Французское министерство иностранных дел, желая прекратить озлобление толпы, требующей войны с Англией, наняло эту удивительную парочку и отправило их гулять по Парижу. Толпа, увидев, живые образчики британских граждан, начала смеяться и негодование превратилось в веселье, так как жажда убийства не может относиться к тому, кто смешен. Успех этой уловки навел странствующих актеров на мысль предложить свои услуги германскому правительству — и это тоже, как известно, достигло благой цели.