Трое на четырех колесах

Английскому правительству следовало бы позаимствоваться примером. Было бы полезно держать поблизости наших министерских зданий в Лондоне несколько низеньких толстых французов и рассылать их по стране, когда является необходимость: пусть бегают, подергивая плечами и уплетая бутерброды с лягушками. Хорошо тоже было бы выпускать по временам ряд неопрятно одетых немцев с прямыми космами неподстриженных волос; им достаточно расхаживать с длинными трубками и говорить: «So». Наш народ смеялся бы, замечая: «Как! Воевать с такими-то? Да ведь это глупо».

Если правительство не согласно, я предложил бы этот способ «Лиге мира»...

В Праге мы невольно задержались: это один из самых интересных городов в Европе. Стены Праги дышат историей и поэзией, каждое ее предместье было полем брани. Это город, в котором действительно могла зародиться реформация и Тридцатилетняя война.

Но невольно думается, что в Праге происходило бы вдвое меньше волнений — если бы не широкие соблазнительные окна старой архитектуры. Первая из исторических катастроф началась там с того, что из окон ратуши выбросили семь ратманов прямо на пики стоявших внизу гусситов. Второй знаменитый «бросок из окон»был в старом замке, в Градчане: здесь выбросили из окон имперских советников.

Если другие вопросы оканчивались миром, то вероятно потому, что они обсуждались в темных погребах; а окна представляют для истинного пражца слишком увлекательный довод для доказательства его прав.

В Теинской церкви стоит изъеденная червями кафедра, с которой проповедовал Иоган Гус. Здесь раздается теперь голос католического священника, тогда как в далеком Констанце полузаросший плющом камень обозначает место, где Гус и Иероним умерли на костре. История любит посмеяться над человечеством!.. В этой же Теинской церкви покоится прах Тихо Браге, известного астронома, который, однако, защищал старое заблуждение, думая, что земля представляет центр вселенной.

По грязным, словно сдавленным переулкам Праги не раз спешил слепой Жижка и свободомыслящий Валленштейн. Крутые спуски и извилистые улицы упорно осаждались легионами Сигизмунда и жестокими таборитами; испуганные протестанты скрывались от императорских войск; у городских ворот стучались саксонцы, баварцы и французы, а на мостах теснились «святые»Густава Адольфа.

Присутствие евреев всегда составляло отличительную черту Праги. Иногда они присоединялись к резне христиан друг с другом, и флаг, развевающийся над сводами «Старо-новой школы»(одной из синагог) доказывает, как храбро они помогали Фердинанду против шведов протестантов. Еврейский квартал в Праге — «гетто»— один из древнейших в Европе; восемьсот лет тому назад маленькие, тесные синагоги были переполнены молящимися, тогда как их жены благоговейно прислушивались из-за массивных стен с проделанными для этого отверстиями. Прилегающее к «гетто»кладбище, «Дом живых», представляет место, где должны покоиться останки каждого пражского еврея; поэтому с течением столетий узкое место переполнилось костями, и могильные памятники лежат грудами, словно вывернутые духом тех, кто борется за свое место под землею...

Стены «гетто»постепенно уничтожаются, но евреи все еще держатся родного места, хотя там растет теперь новый великолепнейший квартал.

Когда мы были в Дрездене, нам советовали не говорить в Праге по-немецки; расовая вражда чехов к немцам так сильна во всей Богемии, что лучше не выказывать своей приверженности к народу, влияние которого среди чехов уже не то, что было прежде.

Тем не менее, мы говорили по-немецки: иначе нам пришлось бы совсем молчать. Чешский язык считается очень древним и разработанным; в его азбуке сорок две буквы — это для нас похоже на китайщину; такому языку шутя не научишься. Мы решили, что безопаснее объясняться по-немецки, чем рисковать. И действительно, никаких неприятностей не вышло. Может быть, мы обязаны этим сообразительности, чуткости чехов; они могли заметить какую-нибудь микроскопическую ошибку в грамматике, какой-нибудь намек на иностранный акцент — и догадались, что мы не немцы! Впрочем, утверждать этого я не могу.