Трое против дебрей

— Дьявольский способ добывать средства на жизнь, — сказал я, разворачивая завтрак и нанизывая бутерброды на палочки перед огнем, чтобы они оттаяли.

Мое замечание вызвало у Визи улыбку.

— Все забудется через день или два.

Я покачал головой.

— Этот день я никогда не забуду.

Наши три лошади стояли, подставив ветру зад, понуро опустив головы. Их засыпало снегом. Метель никого не щадила — ни человека, ни зверя.

Мы наскоро съели завтрак, подбросили еще топлива в костер и сели перед ним на корточки, чтобы согреться. Стоило больших душевных и физических сил, чтобы оторваться от огня, но нам нужно было еще осмотреть уйму капканов, и, чем дольше мы сидели у огня, тем тягостнее становилась мысль о том, что надо их осматривать. Поэтому, подбросив в костер достаточно топлива, чтобы к нашему возвращению в нем сохранилось хоть немного огня, мы снова отправились мучиться на лед.

В конце дня, когда я осмотрел все капканы и взял всю добычу, какую мог, ноги у меня стали как резиновые. За последние шесть часов на снегоступы налипло столько снега, что они весили по нескольку фунтов. И тут я подумал: «Ни шагу больше я не сделаю на этих чертовых лыжах». Я остановился, отстегнул ремешки и снял лыжи. Я брел вперед по снегу, перебросив лыжи, ондатр и капканы через плечо. Вдруг снег у меня под ногами провалился, и я оказался по грудь в воде.

Ярдах в двадцати от меня у берега возвышался белый сугроб большой жилой бобровой хатки, и я провалился сквозь тонкий лед над зимней «столовой камерой» бобров. Пожалуй, только эта столовая и не дала мне уйти под воду с головой, так как куча обглоданных веток, наваленных у подводных входов в хатку, служила ногам шаткой опорой. И все же это была опора. Я отбросил ондатр, капканы и лыжи подальше на прочный лед и начал отчаянно барахтаться в воде, то всплывая, то увязая, как олень, отгоняющий мух в пруду в жаркую погоду. На протяжении шести ярдов лед продолжал обламываться, когда я хватался за него, пытаясь выбраться. Наконец у края «столовой» лед стал достаточно крепким, и я смог выкарабкаться. Теперь, без всякого сомнения, я был самым мокрым, замерзшим и несчастным представителем человечества на всем земном шаре.

Визи видел, как я провалился под лед, и подбежал к бобровой хатке к тому времени, когда я уже стоял на ногах. Он поддерживал меня, пока я вставил ноги в лыжи и затянул ремни.

— Дотащишь мой груз? — спросил я, чувствуя, что мне не справиться с этим. Так мы вместе с ним добрались до сосняка и подбросили в огонь хворосту.

Я стоял над огнем, пошатываясь и лихорадочно ощупывая карманы в поисках табака и бумаги. Я нашел и то и другое, но все было мокрым, как рыбья кожа. А Визи не курил.

— Чертова жизнь, — пожаловался я, стуча зубами.

От суконных брюк валил спереди пар, а сзади они превратились в лед. Я поворачивался около костра, как кусок мяса на вертеле.

Визи вынимал ондатр из капканов, пересчитывая их про себя. Сложив зверьков и капканы в мешок, он повернулся ко мне и сказал:

— Шестьдесят восемь ондатр и семьдесят пять капканов.

Итак, тридцать пять капканов лежали с добычей где-то в озере, засыпанные снегом. Там они и останутся, а когда начнет таять снег, они опустятся на дно озера.

Я еще с полчаса медленно поворачивался около костра, пытаясь просушить одежду. Когда Визи погрузил свою поклажу на вьючную лошадь и связал веревку морским узлом, я с трудом оторвался от костра и на одеревеневших ногах подошел к своей лошади.

— Ну как, сможешь доехать до дома? — спросил Визи, скорее просто так, чтобы что-то сказать, чем желая услышать ответ.

— А ты думаешь, что я так и останусь в этом чертовом сосняке на всю ночь? — ответил я саркастически и добавил с жалкой усмешкой: — Конечно, доберусь. Поехали!

Лошади едва плелись. Ехать рысью или галопом по грудь в снегу невозможно. А по той едва заметной тропинке, что вела домой, они могли идти, только ступая ногами по старому следу. Если они промахивались и их колени ударялись о корку снега между следами, они спотыкались и зарывались носом в снег.

Тени становились все длиннее, и я слышал, как Визи тихо чертыхается на свою лошадь, которая то и дело спотыкалась. Стуча от холода зубами, я тоже ругался. Но лошади не были виноваты, они могли идти только по тропе, да и та была слишком неровной.

Лосиха с лосенком все еще были на поляне и, когда показались наши три лошади, отбежали в сторону густого леса. Лосенок споткнулся и упал в сугроб на краю поляны, встал на ноги, сделал несколько неверных шагов и снова упал. Он был очень слабенький и тощий. Зима была не слишком щедрой для животного мира, особенно для молодняка.

Когда я в последний раз оглянулся, лосенок все еще лежал в сугробе. Я подумал: «Доживет ли несчастный малыш до той поры, когда весной зазеленеют тополя?», а потом: «Доживу ли я до того, как доберусь домой?»