Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец

Вовка молодец — он бежит шаг в шаг со мной. Пот заливает стекла его очков. Он протирает их. Зря! Когда бежишь, необязательно все разглядывать вокруг. Важно видеть спину товарища и чувствовать локоть соседа. Я уверен, что бежать Вовке письмо помогает. Оно для него теперь как волшебный талисман. Силу ему придает. В кармане лежит, у самого сердца.

…Если бы спросили кого-нибудь из нас, сколько времени мы бежим, никто бы и не ответил. Часов у нас нет. Но командиры знают, сколько надо бежать.

— Шаг-о-ом марш! — пронеслась команда.

И вся наша колонна — лошади, повозки, минометы и люди — стала замедлять движение. Нет, мы не сразу пошли шагом. Мы еще некоторое время бежали по инерции, потом шли быстро и, наконец, зашагали, как положено на марше.

— Запевай! — крикнул старшина.

И Вольнов, наверное, для того чтобы поддержать бодрость духа старшины, который так стойко бежал вместе с нами, запел:

Выходила на берег Катюша…

Прошли мы еще километра три.

Майор Соколов остановил коня, поднял руку и протяжно крикнул:

— При-ва-а-ал!

И понеслось по рядам:

— При-ва-а-ал!

Что может быть дороже привала? Неважно, что земля холодная. Каждый нашел себе местечко по душе, разулся и пошевелил голыми пальцами.

Подъехала походная кухня. Из ее трубы повалил дым. Давай, повар! Ты же не бежал, а трясся на облучке. Шуруй в печке, готовь щи да кашу — пищу нашу!

Все начищали свои котелки, вытирали ложки. Мы с Вовкой занимались тем же.

— Тебе Лена понравилась? — спросил я Вовку.

— Ничего.

— Ничего — это пустое место! — возмутился я.

— Почему — пустое место? — ответил Вовка. — У нее румяные щечки, вздернутый носик, ровные зубки. Но ее не сравнишь с Галкой.

— Что ты хочешь сказать?

— Странный ты парень. Галка — настоящая девушка, ты с ней дружил, а до сих пор письма не напишешь.

— «Дружил»! — с ухмылочкой повторил я.

— Обиделся на нее. Из-за того, что она назвала тебя Дон-Кихотом. Глупо.

— У тебя самолюбия нет, — бросил я Вовке, — а у меня оно есть.

— Ложное самолюбие! Если бы она тебе подлость сделала, тогда другое дело. А из-за пустяка дружбу рушить, прости меня, не по-мужски.

— Не лезь в мои дела, — резко сказал я и принялся усердно чистить котелок.

Я пытался убедить самого себя, что прав. Никакого письма я ей не напишу, но чем больше убеждал, тем злее становился. Казалось, от злости я готов был протереть котелок насквозь.

Вовка тоже чистил котелок, и на его лице была улыбочка, ядовитая такая улыбочка. Он понял, что разозлил меня, и это ему нравилось…

Вскоре воздух наполнился запахом щей. Все зашевелились, загремели котелки.

— А ну, подходи! — весело закричал повар.

Я ел щи с черным душистым хлебом, и неприятный разговор с Вовкой уже не так тревожил меня. А потом ленивым стало тело. Положив под голову мешок, я лег. Вовка широко открытыми глазами смотрел на голубое весеннее небо.

Мне было хорошо, и я скоро заснул как убитый. Вернее, как вознесенный в рай. Белокудрые ангелы, очень похожие на Лену, летали вокруг меня и пели мне песни ласковыми голосами, поили молоком из кринки и еще писали свои адреса… Правда, несколько раз передо мной мелькнуло лицо Галки. Но ангелы были ближе. Они отгоняли Галку, и она растворилась за облаками…

Потом мы снова шагали по дороге. Уже темнело, а мы все шагали и шагали. Кто мы? Мы — боевые единицы. Задать бы начальству вопрос, где на ночлег остановимся. Не положено.

Вовка шагает рядом и молчит. Как только мы с ним душевных дел коснемся, потом всегда отмалчиваемся. Не сходятся наши позиции. У меня характер военный, а у него штатский, сентиментальный.

Было совсем темно, когда командиры остановили колонну. Ни домов, ни палаток — ничего здесь не было. Небольшая высота — вот и все.

— Минометы на боевые позиции! — крикнул майор, и его слова как эхо повторили командиры батарей.

Если на боевые позиции, тут уж не зевай. Лошадей в сторону, миномет катим на руках, плита твердо поставлена на землю, труба уперлась в небо. Ящики с минами рядом. Кидай мину в трубу и пропадай пропадом, фашист проклятый!

8

Среди ночи меня разбудил дежурный и сказал, чтобы я отправился к майору.

Я продрал глаза и увидел, что вместе со мной собираются Никитин и Гашвили.

Майор сидел в брезентовой палатке. На столе керосиновая лампа, тут же карта, испещренная непонятными значками. Чувствовалась какая-то особая военная обстановка. И от этого у всех, кто находился в палатке, настроение было приподнятое. Даже майор улыбался. Его мохнатые брови весело приподняты, глаза радостные.

— С рассветом начинаются учебные стрельбы, — сказал майор и обвел острым карандашом большой район на карте. — Ваша задача — охранять этот район от проникновения людей и скота. Ночью вас развезут на повозке и расставят по местам. Через сутки мы вас сменим. Постарайтесь вырыть себе небольшие окопчики. Вдруг шальная мина прилетит!.. А вы, Денисов, — майор обратился ко мне, — получите на всех сухой паек и развезете курсантам.

Майор вручил мне карту и список постов.

Мы вышли из палатки. Ребята отправились искать повозку, а я — на кухню.

Повар послушал меня и сказал: