Трое суток в аду

Перси и Джеймс стреляли из винтовки и пулемёта по позициям противника. Такой огонь был крайне эффективен, из-за близкой дистанции. Но из-за выстрелов жара стояла невыносимая.

Один из пулемётов вышел из строя из-за грязи. Вода кончилась. Я допил последний глоток.

Вдруг Уильям крикнул:

— вижу движение!

Мы все схватили винтовки и револьверы. На этот раз немцы решили использовать штурмтруперов. Это были элитные части, сформированные по указу самого кайзера. Они вооружались укороченными и облегчёнными винтовками Mauser Karabiner 98a, которые были лучше приспособлены для ближнего боя чем их «братья» 98k. Основные отличие заключалось в меньшей длине ствола и облегченной конструкции. Это позволяло лучше вести бой в условиях узких пространств траншей и окопов. Торс штурмтрупера, или же егеря прикрывался броне нагрудником, выдерживающим попадания осколков, холодного оружия и пистолетных калибров. Для ближнего боя у них были заводские дубины и окопные кинжалы. От стандартного, штык-ножа Seitengewehr 98 с длиной клинка около 50 см, больше походившего на шпагу, кайзеровские генералы отказались. Эти новые траншейные клинки представляли собой кортик с лезвием всего около 150 мм, но рукоятка была совмещена с кастетом, что давало больший спектр действий, особенно в условиях ограниченного пространства. Егерей специально обучали для ближнего боя, поэтому шансов победить их в рукопашную не было.

Мы прильнули к бойницам и начали стрелять. Егеря прильнули к земле. Вдруг пламя объяло носовую часть танка. Они использовали огнемёт. По корпусу забарабанили пули из карабинов. Они явно целились в бойницы. Свинцовые брызги залетали в боевое отделение.

Мы отхлынули от позиций, сквозь которые прорывались огненные языки. Температура внутри начала стремительно расти. Но вдруг раздались крики, и пламя стихло. Мы снова прильнули к бойницам. Видимо, сработал британский или французский снайпер. Одним выстрелом он поразил огнемётчика.

Мы начали перестрелку с егерями. У нас хватало патрон, была защита. Но и немцы были не глупы. Они не лезли в ближний бой, а стреляли где-то с пятидесяти метров. Более того, немцы подогнали к нам миномёты. Снаряды падали сверху, попадая в самое уязвимое место танка — крышу. Пробить броню им не удавалось. За то создать ужасный грохот и засыпать всё боевое отделение отколами собственной брони вполне. Но надо отметить, что из-за конструктивных особенностей миномёта точность оставляла немцам желать лучшего. Из 10 снарядов в цель попадал только один. Но этого снаряда хватало, чтобы оставить чудовищную вмятину и заставить броню трещать по швам.

Вскоре подоспело подкрепление. На этот раз уже простая пехота. В нас летели гранаты, пули, мины, но что из этого не пробивало защиту.

Так продолжалось несколько часов. Я не знаю, сколько немцев настигли мои пули, сколько боеприпасов потратили они на нас. Фредерик и Уильям сняли рычаги управления, а так же какие-то трубы, и забаррикадировали ими все входы в танк.

Воды было уже по пояс, но пить её было нельзя. Вокруг танка лежали несколько тел убитых. Из-за нехватки воды Джордж пробил штыком резервуар охлаждения двигателя. Мы пили оттуда. Вода была отвратительной на вкус, но только она могла спасти нам жизнь. Отдыхали мы по очереди.

Всё дно танка было усыпано гильзами. Казалось, этому не будет конца.

8.

Так продолжалось до самого вечера. Ещё две винтовки и один револьвер вышли из строя. Примерно в девять часов ночи немцы наконец-то отступили. Неизвестно, кончились ли у них патроны или измотался личный состав.

Мы спали как убитые, но посменные караулы сохранились. Ночью температура в танке упала до нуля. Мороз пробирал до костей. Чтобы согреться мы попытались завести двигатель. Бесполезно, вода стояла слишком высоко.

Этой ночью мне приснился сон. Я снова оказался в том бою, после которого меня повысили и назначили на этот танк. Тогда я видел всё как азартный хищник, не ведающий страха или сожаления. Но этой ночью я будто разглядел обратную сторону. Передо мной предстал рукопашный бой. Вот на меня летит клинок, я разворачиваюсь и бью дубиной наотмашь. Враг упал, сжимая руку. Каска слетела, и он перевернулся на спину. Я только сейчас смог разглядеть его. Это был парень примерно 17 лет, на его лице ещё был юношеский пушок. Из места удара струилась кровь, скорее всего, кость была раздроблена. Он смотрел на меня с испугом, что-то бормотал, надеялся на пощаду. Сейчас он был не опасен. Нельзя было оставлять его в живых, решил я. Он вернётся на фронт, и убьёт ещё кого-нибудь, рана не смертельная. Поэтому я размахнулся и нанёс ещё один удар в голову. Бормотание стихло. Я не колебался, не нервничал, поэтому нанёс лишь один хладнокровный удар. После этого я, как ни в чём не бывало, вновь ринулся в бой…

Утром охлаждающая жидкость в радиаторе закончилась. Больше невозможно было обороняться. Почти треть боезапаса отсырела. Ещё одна винтовка намертво заржавела и два револьвера мы попросту потеряли в танке. В общем счёте осталось только 3 ствола и пулемёт Льюиса.